Этюды любви и ненависти
Шрифт:
В Санкт-Петербургском университете Поссе закончил с приключениями юридический факультет. Поначалу он учился на историко-филологическом, но почти в самом конце был исключен из него без права поступления в другое высшее учебное заведение.
Однако через год – при помощи баронессы Варвары Ивановны Икскуль, любовницы Дурново, – получил разрешение вернуться в столицу. (Ну и страна: любовник – министр внутренних дел, а дама сердца покровительствует революционеру. Другая пара – Философовы: муж осуждал на смертную казнь, жена Анна Павловна на своей половине прятала бомбометателей!) Поссе за несколько месяцев подготовился к сдаче экзаменов на степень кандидата юридических наук. Но и этого ему показалось мало, и он решил получить за границей диплом врача.
Переезжая из одного германского
Теперь можно вычислить процент евреев в революционном движении. Одна из еврейских девушек, Евгения Самойловна Лувешук (из бедной семьи), по каким-то причинам не закончила курс и занялась педагогической деятельностью. Ее муж А.Г.
Шлихтер после Октября занимал крупные посты. Другая еврейская девушка Лина Рабинович занималась у Роберта Коха, сделала открытие и стала первой (!) женщиной-профессором в Берлине. Там же училась Альма Борман, отец еврей, мать немка, будущая подруга и жена Поссе.
В воспоминаниях, вышедших на заре советской власти, Поссе высказал удивительные мысли о будущем России. Имея в виду Ленина, он писал: «"Искровцы" мечтали о своей диктатуре во всем революционном лагере». Съезд партии – это турнир между социал-демократами и нарождающейся партией социал-революционеров. Самый солидный теоретик первых был Плеханов, самый боевой теоретик и практик – Ленин (Там же. С. 88). Удары Ленина пытался парировать Чернов с помощью, не всегда удачной, хороших практиков и плохих теоретиков – Минора и Гоца. "Минор с обликом ветхозаветного патриарха и Гоц с обычной физиономией доктора, не добившегося ни практики, ни известности – чистокровные евреи, искренне полюбившие русский народ" (кажется, это сказано без иронии). От кого-то я слышал, что кто-то назвал Поссе дураком, но это далеко не так. Его прямота – это прямота давно вымерших мамонтов-идеалистов. Я не оговорился – не пескарей, а именно мамонтов. (У Вл.
Набокова: "Умирают мохнатые мамонты, чуть жива красноглазая мышь…") Плеханов и Ленин русские, и в наружности русское, купеческое, но у каждого своеобразное. "Ленин, почти ровесник Чернова, казался в то время, т. е. в 1902 г., значительно старше его, а теперь, пожалуй, выглядит помоложе, ибо Ленин раньше Чернова, и внешне и внутренне, установился. Уже тогда у него была очень солидная плешь, обнажавшая хорошо вылепленный череп с остатками рыжих волос. Лицо с сильно развитыми скулами, с рыжей бородкой – некрасиво, но вся суть в глазах, карих, умных, смеющихся и лукаво и ласково. Небольшого роста, коренастый, жилистый, с быстрыми уверенными жестами – он мог сойти за смышленого прасола, промышляющего скупкой у крестьян шерсти и льна" (Там же. С. 89). Блестящий, вовремя "написанный" портрет, в будущем он сошел бы за карикатуру.
Еще неожиданнее отношение к Плеханову. Возможно, и здесь имелся в виду "Старик".
Но так можно было обойти цензуру: «…на подмогу Ленину под шумные аплодисменты поднимается на кафедру пожилой плешивый интеллигент с густыми черными бровями, мефистофельски загнутыми над живыми, во все стороны стреляющими глазами. Это был Плеханов. Говорит он с продуманной жестикуляцией, говорит красно, точнее, пестро: так и сыплются остроты, цитаты, в том числе из Крылова, ссылки
Нападая на террор социалистов-революционеров, он восхвалял террор великой французской революции, террор Робеспьера. "Каждый социал-демократ, – говорит Плеханов, – должен быть террористом a 1а Робеспьер. Мы не станем, подобно социалистам-революционерам, стрелять в царя и его прислужников, но после победы мы воздвигнем для них гильотину на Казанской площади…" Не успел он закончить этой фразы, когда среди жуткой тишины переполненной залы раздался отчетливый голос: "Какая гадость!" Сказано это было громко, но спокойно, убежденно и потому внушительно, Плеханов побелел, вернее посерел…» (Там же. С. 90-91). На следующий день Поссе написал Плеханову резкое письмо, в котором заявил, что порывает с ним, Лениным и другими, и стал выступать в печати против тогдашней социал-демократии. Обратим внимание, что в 1923 г. Поссе имел мужество отвергать классовый террор, прозрачно намекая на советский режим: "Обещание поставить гильотину на Казанской площади стоит в тесной связи с обещаниями, данными Плехановым и его сторонниками на съезде РСДРП в 1903 году разогнать русский парламент через две недели, если состав его будет не соответствовать интересам Соц.-Дем. Партии, или, напротив, сделать его бессрочным, если состав его будет этим интересам соответствовать, лишить буржуазию избирательных прав, ограничить свободу слова, не считаться с неприкосновенностью личности…". Не надо быть особенно прозорливым, чтобы понять, кто подразумевался под словами "его сторонников", истинных вождей Октября, ускоренно решивших проблему Учредительного собрания и прочих "мелочей" – свободы слова, личности и т. д.
Резюме о встрече с Плехановым и Лениным следующее: «Злость сильна, и на этот раз победа осталась за "искровцами", несмотря на гадость Плеханова» (Там же. С. 93).
Любопытен рассказ Поссе и о Петре Кропоткине (1842-1921). Оказывается, знаменитый анархист если не был масоном, то так или иначе масонством интересовался. Он спрашивал Поссе, масон ли Струве? И вообще придавал большое значение связям в высшем обществе, считая, что они могут способствовать "движению".
Он сожалел, что русские либералы игнорируют масонство. О будущей власти большевиков: "Если я вернусь в Россию, когда у власти будет Николай II… то меня, вероятно, пошлют на Сахалин, но не в ссылку, а для геологических исследований, если же у власти будет Плеханов, то, пожалуй, посадят" (Там же. С. 95-96). Что и практиковалось при большевиках.
Поссе же принадлежат интереснейшие воспоминания о Талоне, а также "о японских деньгах", потраченных на нужды революции. До сих пор не установлено, давали ли японцы через третьих лиц деньги социалистам-революционерам. Это не исключено, как поддержка Австрией Петлюры и Пилсудского Германией. Легионы Пилсудского создавались вовсе не на пожертвования американских миллионеров.
Гапон был антисемитом, вопреки тому, что написано о нем в романе Шабельской, где он выведен под именем Юдин и где прозрачно намекается на его еврейское происхождение. Когда стали просачиваться слухи о связи Гапона с охранным отделением, он говорил Поссе: "…жидовская клика ругает меня предателем, провокатором, вором. Пусть докажут…" Кстати сказать, на похоронах Гапона среди рабочих распространились слухи, что его убили вожаки из партийцев-евреев.
Любовница Гапона, покончившая жизнь самоубийством, оставила воспоминания, которые, к сожалению, не были опубликованы. Это дело Поссе обсуждал с П. Кропоткиным.
Главная причина отказа от обнародования – Ольге Петровне революция представлялась бесовщиной (Там же. С. 103-104, 110). Слишком прозрачный намек на Достоевского…
После Кишеневского погрома, когда для возбуждения общества против правительства были использованы все средства, вплоть до фальсификации подложного письма министра внутренних дел (Плеве) бессарабскому губернатору, т. е. в данном случае мы имеем контр-аналог "Протоколов Сионских мудрецов" (ПСМ).