Этюды в багровых тонах: катастрофы и люди
Шрифт:
Но как же тогда с якобы извечными нашими качествами — отзывчивостью, миролюбием? Ведь в крови оно у нос — добросердечие, всякий знает! И корни у нас вроде бы крепкие.
Других обманываем — ладно. Зачем себя обманывать? Есть в нас и нетерпимость, и зависть, и ненависть — та самая, что глаза застит. В нас всего вдосталь, всего понамешано — и хорошего, и плохого, как и в любом народе, наделенном природой отличными от наших чертами лица и другим цветом волос. В нас есть все, чтобы стать выродками и подонками. Но в нас есть все необходимое, чтобы не стать таковыми.
И потому — была Липица, была! Вспоминать — стыдно.
«Божественный ветер» и флот хана Хубилая
Гэнуэзцы были милосердными победителями. Пленники, томившиеся в ожидании, когда из Венеции доставят выкуп и они наконец-то обретут свободу, ни в чем не терпели нужды. Их досыта кормили, не отказывали и в вине. Но время тянулось нестерпимо медленно. И тогда один из узников попросил у тюремщика разрешения записать рассказы своего товарища. О бескрайних песках и зеленых оазисах, о море и лодках с парусами из искусно сплетенных циновок, о Персии и Китае, где он провел 17 лет советником императора Ши-цзу. «Как зовут твоего товарища?» — спросили тюремщики. «Марко Поло», — ответил грамотей.
Вице-адмирал Ониси обвел взглядом шеренгу летчиков. Молодые, нескладные, в плохо подогнанной новенькой форме. «Это расточительство, — подумал вице-адмирал. — Какая разница, в чем погибать? В выцветшем рванье это можно сделать с тем же успехом. Надо отдать распоряжение…»
Однако сейчас ему полагалось говорить о другом. — Воины божественного микадо! — выкрикнул он. — Нет большей радости для японца, чем отдать жизнь за императора. Вы готовы сделать это и уже отрешились от земных страстей. Так летите и сделайте то, что велит вам долг!
Адъютант адмирала с подносом, на котором стояли чашечки сакэ, обошел строй. Каждый из смертников взял чашечку, а на поднос положил конверт. Согласно древней самурайской традиции, близким камикадзе в память о погибшем останется прядь его волос. Чтобы вспоминать, гордиться и хвастать перед соседями.
Японский летчик-камикадзе перед своим последним полетом
— Да здравствует император! — нестройным хором выкрикнули юноши с хачиваки — повязками камикадзе — поверх летных шлемов. Руки с чашечками поднялись. Рисовая водка выплеснулась в широко открытые рты.
— Вперед! — взмахнул рукой вице-адмирал. Мимолетно посмотрел на свою перчатку — она была белоснежной.
Летчики повернулись и побежали к самолетам, на фюзеляжах которых был изображен цветок горной вишни — ямадзакура, эмблема камикадзе. Взревели моторы. Латаные-перелатаные, еще времен атаки на Перл-Харбор, истребители «зеро» начали разбег, оторвались от взлетной полосы, и в ту же секунду от самолетов отделились съемные шасси. Это было еще одно изобретение Ониси. Зачем шасси самолету, которому не суждено приземлиться? Опять же гарантия…
Истребители медленно набирали высоту, направляясь в сторону океана. Где-то там, в непроглядной дали, укрылась цель камикадзе — американский авианосец, окруженный кораблями сопровождения. Японские летчики найдут его и на последних
В том, что все произойдет именно так, вице-адмирал Ониси, руководитель авиационной промышленности Японии, не сомневался. Помешать камикадзе выполнить свой долг так, как диктует бусидо — самурайский кодекс чести, мог лишь заградительный огонь американских зениток. Но кому-то из смертников наверняка удастся прорваться…
Но и подстраховаться не мешает. Ониси взглянул на ожидающего приказа командира авиаполка.
— Когда-то камикадзе — «божественный ветер» — потопил флот хана Хубилая и спас Японию, — сказал вице-адмирал. — Так произойдет и сейчас. Враг будет уничтожен! Готовьте новую группу.
Пленных по шею закопали в землю. Их головы были иссечены глубокими надрезами. В гноящихся ранах копошились белые личинки. Если какая-нибудь из них падала на землю, палач тонкой палочкой подхватывал ее и водворял на место.
Было тихо. Пытаемые давно уже не могли издать ни звука, а придворные, окружавшие хана Хубилая, — боялись. Правитель молчал, молчали и они.
На потрескавшихся губах одного из пленных появились розовые пузыри. Из горла хлынула коричневая жижа. Веки дрогнули, глаза открылись, да так и остались открытыми.
Хубилай взглянул на стоящего рядом с ним китайца в дорогих одеждах. Тот перегнулся в поклоне.
— О, великий хан… — зачастил он, собираясь произнести все до единого цветистые слова, без которых немыслимо обращение к правителю Китая.
Хубилай свел рыжеватые брови, что означало: можно обойтись без церемоний. Китаец запнулся, испуганно моргнул, но сумел взять себя в руки:
— Он умер. Он умер слишком рано. Палач будет наказан.
Хубилай перевел взгляд на палача. У того дрожали руки, однако занятия своего он не прерывал, аккуратно отрезая ухо другому пленному.
— Я понял, — проговорил великий хан, повернулся и направился во дворец. Лишь узбек Ахмед, ведавший казной, последовал за ним.
Хан Хубилай, впоследствии император, был первым иностранцем, правившим Китаем
— Страх подчиняет, — сказал Хубилай, когда они остались наедине в ханских покоях. — Мой дед, Темучин из рода Борджигинов, принявший имя Чингисхан, знал это. Потому и дал нам единый закон — ясу. Но, похоже, китайцы пошли дальше.
— Да, повелитель, — наклонил голову Ахмед. — Яса карала смертью за убийство, за блуд мужчины и неверность жены, за грабеж, скупку краденого, сокрытие беглого раба, чародейство, невозвращение оружия, утерянного в сражении, за отказ путнику в воде и пище, неоказание помощи боевому товарищу. Яса делала из мужчины воина, но здесь, в Китае, нам это не нужно. Местные законы и пытки, в которых китайцы достигли удивительного совершенства, лишают человека воли. Скорая смерть по местным понятиям — избавление. Пусть боятся, повинуются и отдают свои жизни за вас, владыка. А еще — платят налоги. Больше от них ничего не требуется.