Эуштинская осень
Шрифт:
– Доброе утро, Сашенька, – непривычно ласково поздоровалась она.
– Доброе, – ответил Пушкин, он уже мысленно был в Пскове. – А где?..
– Проспали они, – махнула рукой хозяйка, поняв вопрос с полуслова. – Скоро соберутся, – она подошла к Саше и взяла обе его ладони в свои. – Будь осторожен. Я прямо места себе не нахожу – даже не спала сегодня. Что-то не то в воздухе.
– Душно, – легкомысленно ответил Пушкин. – Наверное, будет гроза. Нужно успеть доехать до города.
– Да, может, дело в этом, – задумчиво
– Милая моя Прасковья, – заметил, наконец, её угнетённость Саша, – всё будет хорошо. Мы вернёмся дней через пять – и сразу к вам. И Алексея я верну в целости, – он усмехнулся.
Вульф оказался лёгок на помине и прервал их прощание. Шумно вывалившись из дверей, они с Языковым погрузились в коляску и, дождавшись Пушкина, погнали в Псков. Когда вечером началась гроза, приятели уже были в гостинице.
На следующий день Александр сразу занялся делами. Во врачебной управе его осмотрел доктор и, к удивлению, подтвердил диагноз.
– У вас расширение вен обеих нижних оконечностей, особенно правой голени, – заявил он. – И затруднённость в движении вообще, ведь так? – особенным вопросительным взглядом посмотрел эскулап.
– Как вы верно подметили, сударь! – осторожно ответил Саша. – Сколько я вам должен?
– Сколько изволите, – врач опустил взгляд, – но гербовая бумага стоит три рубля.
Пушкин дал десять именно за то заключение, которое ему было нужно.
С оформленным документом он явился к Адеркасу.
– Я позволил себе придержать ваше прошение до получения медицинских бумаг, – сообщил тот. – Теперь я отправлю весь пакет дальше. Вы же понимаете, невозможно сразу передать письмо Его Императорскому Величеству, оно должно последовательно подняться наверх, – он сделал движение ладонью. – Возможно, для вас это окажется к лучшему, пройдёт какое-то время после казни.
Пол будто бы вылетел у Саши из-под ног.
– Какой казни? – выдавил из себя он. – Я ничего не знаю.
– Ох, – на добродушном лице губернатора появилась озабоченность, – вы сядьте, сядьте. Может, воды?
Пушкин отрицательно качнул головой.
– Кого? – хрипло спросил он. – Это же не секретные сведения?
– Нет, конечно, нет. Просто до нас новости долго идут. Уже шесть дней тому. Пестель, Каховский, Муравьёв-Апостол, Бестужев-Рюмин и Рылеев – повешены. Остальные – в Сибирь.
Пушкин чуть слышно выругался и до крови прикусил себе губу. Внутри всё кипело и требовало выхода. Приговор суда был предсказуем, но при этом казался совершенно невозможным.
Адеркас прикрыл уши руками:
– Учтите, любезный, я ничего не слышал. Сочувствие мятежникам карается нынче не мягче, чем само участие в заговоре. Держите себя в руках.
– Александр!
Пушкин открыл глаза. И тут
– Барин, проснитесь!
Саша заслонился рукой и осторожно выглянул наружу. Перед взором его всё расплывалось, в горле саднило, при этом ужасно мутило и хотелось пить. «Вот стыдоба-то, – подумал он. – Словно братец Лёвушка». От этой мысли стало ещё хуже. Пушкин прокашлялся и хрипло спросил:
– Ч-кхх-то случилось?
Одна из размытых фигур у постели пошевелилась и сказала голосом Вульфа:
– Эллины бы сказали, что ты сожительствовал с Дионисом.
Пушкин окончательно отнял руку от лица и вытаращил глаза. Кучер кхекнул и смущённо пояснил:
– Запил ты, барин.
Рука его протянула Саше кружку с водою, которая тут же была выхлебана до дна. В глазах прояснилось. Память тем не менее молчала. Впрочем, бледный вид и помятое лицо Вульфа намекали, что пили они явно вместе.
– Сколько я… кхм… сколько я пил?
– Дней пять, – ответствовал Алексей.
Жаркая волна стыда заставила Александра покраснеть. Он вспомнил всё – и вспышку ярости у Адеркаса… и бессвязные беспомощные проклятия в адрес Императора… и первый штоф водки в компании Вульфа. Следующие дни напоминали калейдоскоп ярких пятен. Скосив глаза в пол, он спросил:
– И как это было?
– Невероятно! – ответствовал Вульф. – Печёнка у тебя всё ещё крепче моей. Языков вон не выдержал, сбежал в Дерпт. На самом деле, это я его отправил, – понизив голос, признался Алексей. – Уж больно недозволенные речи ты вёл спьяну.
Они помолчали.
– Поехали домой, – сказал Пушкин.
– Прямо сейчас? – удивился Вульф.
– А почему бы и нет? Какой день на дворе?
– Вечер, – поправил его Алексей. – Двадцать четвёртое июля.
– Ого, – наконец подсчитал Саша. – Тем более едем. Утром будем дома.
Солнце уже поднялось из-за горизонта, когда коляска Пушкина въехала в Михайловское. Вульфа завезли в Тригорское – высадили на лужайке и покатили дальше. У Саши раскалывалась голова, и очень хотелось спать, хотя в дороге он всю ночь продремал сидя. Возле крыльца стояла какая-то незнакомая чёрная карета без герба. Пётр остановил коляску и помог Пушкину сойти. В недоумении, Александр вошёл в дом.
В гостиной на кресле расположился высокий шатен в тёмно-зелёном однобортном мундире, несмотря на жару, застёгнутом на все пуговицы, серых рейтузах с красным кантом и сапогах со шпорами. Фуражка в цвет мундира лежала на столике.
При виде Пушкина визитёр поднялся, на мгновенье зацепившись саблей в портупее за подлокотник.
– Василий Гаврилович Блинков, фельдъегерь Его Императорского Величества! – отрекомендовался он.
– Чем обязан? – вежливо поинтересовался Саша, непроизвольно отступив на шаг и чуть не сбив при этом с ног подоспевшую няню.