Ева
Шрифт:
Однажды в Анголе бабуин украл у другого прапорщика закуску. Этот другой прапорщик догнал бабуина и угощение на дереве. И это опять был позор, так издеваться над туземцами.
Но! Никогда ещё генерал не видел, чтобы солдаты и старшины гадили на стены, да ещё на таком расстоянии от земли!
— Обернитесь, товарищи бойцы и посмотрите, что творится на борту жилой машины! — сказал генерал голосом оперной истерички.
Остекленевшая котлета примёрзла к железной будке. Всё, что бросил в окно старшина, всё ветром прибило назад. И по газете «Красная Звезда» было
Целый день потом старшина скалывал ломиком свой внутренний мир, насмерть примёрзший к будке. И далеко над Монголией плыл хрустальный звон.
…Рассказав эту поучительную историю, обычно я продолжаю сидеть. Смотрю в губы, и ничего не происходит. Это потому что у меня филемафобия. Страх целовать красивое. Дурацкая, неудобная болезнь.
Теперь про фобии.
Одна женщина боится ходить на работу. Все ей сопереживают. Говорят, что ж поделать, не ходи, не надо себя травмировать напрасно. И угощают вкусным седуксеном, от которого снятся разноцветные бабочки и добрые слоны. Это очень удобная и приятная фобия, мне б такую.
Бывают очень изящные патологические страхи, для настоящих эстетов. Например:
Анемофобия — боязнь повстречать ураган.
Акрибофобия — боязнь не понять прочитанное.
Апейрофобия — боязнь бесконечности.
Гленофобия — боязнь взгляда куклы.
Интимофобия — боязнь выключения торшеров.
Нефофобия — боязнь облаков.
Сидерогомофобия — боязнь оказаться в одном поезде с гомосексуалистом.
Ойкофобия — страх, что выгонят из психиатрической лечебницы.
Спектрофобия — боязнь зеркал.
Пелидопартенофобия — боязнь лысых девственниц.
Криоклаустрофобия — боязнь быть запертым в холодильнике.
Птеранофобия — боязнь птичьих крыл.
Гуцогиппофобия — боязнь тощих лошадей.
Гартбруксавтофобия — боязнь умирать в автокатастрофе под музыку кантри. Кто не понял, это страх лежать в разбитой машине и не мочь выключить радио.
Любую фобию можно победить систематической десенсибилизацией. Это значит, надо упорно делать, чего не хочется и, однажды, фобия сменится на пристрастие. Например:
Спектрофоб полюбит смотреть в зеркала.
Акрибофоб перечитает всего Канта и зарыдает, когда Кант закончится.
Криоклаустрофоб поселится в холодильнике.
Пелидопартенофоба не успокоится, пока не создаст семью с лысой девственницей.
Сидерогомофоб учредит отдельный вагон для гомосексуалистов. И т. д.
Это значит, мне нужно целоваться как можно чаще. Поэтому, решил я, сегодня всё будет иначе. Я не стану рассказывать героические саги о невоспитанных прапорщиках. Я скажу примерно так:
— Знаешь, в чём смысл жизни… Ты можешь забыть меня хоть завтра. Это всё равно. Потому что сейчас мы на одном диване и только что я целовал тебя в ладонь. Понимаешь? Этого уже никто у меня не отнимет.
И неожиданно укушу её за губу.
На мужском языке это значит «Я тебя ужасно лю».
Немного об искусстве
Раз в год мы ходим на «Щелкунчика».
Хорошо хоть, мы пришли в театр. С нами бедный зритель не грустит. Наш тихий шёпот заглушает оркестр, мы внезапно хохочем в трагическом месте, и другими разными способами развлекаем публику.
Например, Маша выждала паузу и спросила так, чтоб слышал и балкон.
— А перед нами сидит тётя, у неё губы силиконовые?
И партер обернулся поглядеть, из чего у тёти губы. Балкон тоже хотел бы увидеть, но побоялся упасть с верхотуры.
Раньше эта тётя хотела выделиться на фоне других. Она надела красивое серебряное платье. Или даже алюминиевое. Спереди вырез, на спине вырез — всюду вырезы. Хорошее, издалека различимое платье, сшитое из женских обещаний. Но девушка даже не мечтала о таком успехе, чтоб на неё таращились и балкон, и партер, и актёры со сцены. На несколько секунд она затмила собой спектакль. Она обернулась и посмотрела на нас с благодарностью. Ну, мы решили, это благодарность в её глазах. Пылает.
Потом маленькая Ляля вертелась, вертелась, нашла на стульях номера. У меня девятый, у Маши десятый, у Лялиного стула кто-то голодный откусил цифры.
Ляля расстроилась и сказала горестно и громко:
— Боже мой! Какое унижение! У меня стул без номера!
И опять все обернулись и посмотрели, сначала на Лялю, потом, уже по привычке, проверили не силиконовые ли губы у женщины с вырезами.
И вдруг на сцене выстрелила пушка. Ляле показалась, лично в неё. Ляля вскрикнула раненым поросёночком, и алюминиевая женщина устало заулыбалась зрителям — «Да, да, визжала тоже я, вот этими вот губами».
Все эти неловкости случились из-за нашего деда, он был шумным комбайнёром с громким голосом. Кто не знает, комбайн — машина по производству грохота. Дед единственный в деревне мог разговаривать сквозь звуки комбайна. Поэтому никто не хотел с ним кататься, из-за невозможности возразить в беседе. Дед был очень звонкий, и мы в него.
Только не думайте, будто мы дикие.
Как у всех людей, наш театр начинается с вешалки. И если в холле Национальной оперы дерутся вешалкой красивые девчонки, это мы, скорей всего. Пришли смотреть «Щелкунчика». Мы готовы за вешалку убить человека или даже плюнуть ему на платье.
В гардеробе полно других вешалок, но нам каждый раз дают ту единственную, за которую стоит задушить сестру. Я уже знаю, как всех помирить. Надо поднять клубок сцепившихся сестёр за вешалку и так держать. Враждебные силы повисят-повисят и отвалятся, они ж не летучие мыши, висеть часами.
После драки мы поправляем бантики и идём в буфет, за коньяком.
Без него провинциальный балет невыносим.
Два несложных способа навсегда запомнить Новый год