Евангелие от Джексона
Шрифт:
Верховцев засмеялся:
— Будем считать, что ты меня успокоил. Надо в самом деле учиться проще смотреть на все эти вещи. Я в свое время довольно серьезно интересовался религией, по крайней мере, прочитал и Ветхий завет, и Евангелия от Марка, Иоанна, Луки и Матфея, но такие «еретические» мысли мне не приходили в голову…
— Мне кажется, что ты недостаточно глубоко изучал писание, — перебил его Джексон, — иначе не перечислял бы все евангелия, а назвал бы их Новым заветом. Что касается моих еретических мыслей, то можешь считать их Евангелием от Джексона. Ну, а теперь, пока. Как говорится, желаю успехов в труде и обороне. И еще маленький совет: не работай
Верховцев молчал.
— Значит, понял. Ну, в таком разве, будь. Звони…
И Джексон положил трубку, не дожидаясь его ответа. Верховцев тоже положил трубку, встал и направился в ванную — после тяжелого суматошного дня тело требовало освежающего душа.
«Конечно, в высказываниях Джексона много спорного, но логики они не лишены, — думал он, стоя под теплой и плотной струей. — А может, попробовать использовать теорию Джексона на практике? Если борясь с Иудой, мы уничтожали Христа, то может быть, надо бороться с Христом, чтобы уничтожить Иуду?..»
Душ делал свое дело, и дикая, неимоверная усталость постепенно отступила — ей на смену пришло состояние легкой приятной слабости. И уже факт сорванного отпуска не воспринимался так остро и болезненно, как это было вчера. Конечно, расслабившись, настроив себя на продолжительный отдых, трудно вновь войти в «рабочее состояние», но человек такое существо, что может истязать самое себя беспредельно и при этом еще как-то умудриться выжить.
А на сегодня все: спать, спать, спать! Утро вечера всегда мудренее. Даже плохое никудышное утро…
VIII
Бог с ней, с головой. Но это надо видеть.
Верховцев вышел из управления внутренних дел с такой тяжелой головой, что не сразу сообразил, в какую сторону идти. После прокуренного кабинета на свежем воздухе слегка пьянило, легкие работали жадно, как кузнечные меха. Хотелось посидеть где-нибудь на скамейке, спокойно, неторопливо обдумать текущие дела. Он направился в сторону Кировского парка, парка его детства. Это было одно из его любимых мест, где он мог по-настоящему расслабиться и отдохнуть. Даже разношерстная толпа шахматистов, картежников, шулеров разных мастей, с незапамятных времен оккупировавшая скамейки около двух львов, не раздражала его. Наоборот, общество это удивляло своей демократичностью: здесь одновременно вращались и интеллигентные порядочные люди, и всякая сомнительная пьянь-рвань различного калибра. Тем не менее все находили общий язык и не мешали друг другу. Здесь запросто можно было обсудить последние уличные, городские, всесоюзные новости, встретиться со старыми знакомыми и вообще скоротать время.
Вскоре Верховцев приблизился к знаменитому пятачку — там было все как обычно. Несколько групп зевак столпилось у шахматных досок, между ними тусовались помятые, малопривлекательные личности, озабоченные борьбой с похмельем. Под тенью векового дуба, слегка покачиваясь, записной алкаш-интеллигент по кличке Филя хрипло горланил спич о некоем жидомасонском заговоре против советской власти. На оратора из лондонского Гайд-парка
Чуть поодаль на скамеечке в гордом одиночестве сидел Джексон и читал «Советский спорт». Верховцев присел рядом. Джексон кинул мимолетный взгляд и, не отрываясь от газеты, протянул руку. Поздоровались.
— Что-то давненько не видел тебя здесь, — сказал Джексон. — Или перестройка работы прибавила?
— Если честно: зашился окончательно, дела лавиной наваливаются — не успеваешь разгребать, и одно другого поганее.
— Ну, это твои заботы.
— Да, конечно, — Верховцев достал сигареты, протянул Джексону, но тот отказался. — Знаешь, я хотел бы с тобой посоветоваться. У меня тут одно дело по квартирным кражам…
— Подожди, если ты думаешь, что я тебе дам какую-либо информацию, то напрасно. Меньше знаешь — лучше спишь, вот мой принцип.
— Я не о том. Я же сказал, хочу только посоветоваться.
— Ах, так, — Джексон отложил газету и с интересом посмотрел на приятеля. — Ну, выкладывай.
— Я тебе уже говорил, что веду сейчас серию квартирных краж и, если откровенно, ясности мало. Моему коллеге поступило заявление от известного тебе гражданина Слесарева…
— Хочу заметить, известного и тебе, — вставил Джексон.
— Да, и мне. Так вот, в этом заявлении упомянутый гражданин пишет, что пригласил одного молодого человека в гости и пока был на кухне, тот его обворовал: взял японский магнитофон, пару золотых перстней, часы и был таков. Вызвали повесткой мальчика, ему семнадцать лет, показывают заявление. Спрашивают, что он может сказать по поводу изложенного. А он в ответ: «Гражданин Слесарев заманил меня к себе в качестве объекта удовлетворения своей мерзкой похоти, проще говоря, чтобы отпедерастить. Когда я это понял, то тут же сбежал. А магнитофон, кольца и прочее — просто ложь». Вот… Что ты думаешь по этому поводу?
— Что тебе сказать… — Джексон с глубокомысленным выражением лица уставился на проплывающую по небу тучу, напоминавшую по форме безногого верблюда. — То, что Бим-Бом известный в Риге педераст, это, надеюсь, знаешь и ты. Обворовали его или нет, мне пофиг. А даже если его и поставили на уши, то и правильно, пидеры для этого и существуют, мне его нисколько не жаль. Да и доказать вы ничего не сможете, свидетелей нет. Разве что вещички всплывут, в чем я сильно сомневаюсь. К тому же, если этот шустрый мальчик начнет настаивать на том, что его склоняли к противоестественному половому акту, то с учетом того, что мальчуган несовершеннолетний, Бим-Бому самому можно дело пришить. Так что тут упираться не стоит — это дело заглохнет само собой.
— Ты прав, — подтвердил Верховцев, — Слесарев через два дня забрал заявление и с кислой рожей промямлил, что у него нет никаких претензий. Меня это дело интересует только в одном плане — вдруг оно как-то связано с «моими» квартирами?
— Ну-у… это вряд ли. Не из той оперы, как говорили в древности.
— Да понимаю, — с досадой проговорил Верховцев, — не за что зацепиться, вот и хватаюсь, можно сказать, за соломинку.
— А все потому, что ты еще не усвоил методику раскрытия квартирных краж советской милицией, — назидательно произнес Джексон. — Прости за откровенность, но ты пока не стал профессионалом в полном смысле этого слова, и станешь ли им вообще — один бог ведает.