Евангелие от Фомы
Шрифт:
— Я есьмь хлеб жизни. Приходящий ко мне не будет алкать и жаждать никогда…
Опять все собрание зашумело, как озеро под внезапным ударом непогоды, сорвавшейся с обожженных утесов Гадаринской стороны. Ученики его были явно смущены: что он говорит? Понять ничего нельзя… Но он, подняв голос, покрыл шум синагоги:
— Истинно, истинно говорю вам: верующий в меня имеет жизнь вечную. Я есьмь хлеб жизни. Отцы ваши ели манну в пустыне и умерли, хлеб же, сходящий с небес, таков, что ядущий его не умрет. Я хлеб живый, сшедший с небес…
Все с криком повскакало с мест.
— Как он дерзает говорить так?! — с красными лицами и сумасшедшими глазами кричали люди. — Не плотников ли он сын из
Иешуа видел эту бестолковую ярость толпы, видел смущение своих учеников, видел, как веселый Исаак, только вчера прибежавший из Каны повидаться с ним, точно стыдясь, отводил от него глаза и — почувствовал себя бездонно одиноким. До этого момента он всегда чувствовал, что какой-то светлый поток несет его к неведомым берегам, и вот теперь это движение сразу остановилось: точно выкинули его волны на пустынный берег… Он увидел горячие золотые глаза Мириам, печально устремленные на него из толпы, и сердце его тепло отозвалось. И кто-то тронул его за руку. Отирая потное лицо, он обернулся — перед ним был маленький горбун. Удивительные глаза его сияли беспредельным восторгом.
— Иешуа, Иешуа… — говорил он, крепко впиваясь своими длинными белыми пальцами в руку своего двоюродного брата. — Откуда это у тебя?! Как ты узнал это?! Уйди, уйди от них — все равно, они не поймут…
Иешуа, с наслаждением подставляя озерному ветру разгоревшееся лицо, смотрел в эти поразительные, взволнованные глаза горбуна и снова, несомненно, узнал, что он не один. Душа его точно белыми крыльями заплескала, и злой гомон толпы ничуть не страшил его: именно это-то и пришел он победить!..
И он победит!..
Но в этот день некоторые из его учеников, приставшие к нему недавно, совсем отошли от него. Иегудиил — он снова вынырнул неизвестно откуда — ушел с собрания с перекошенным злобой лицом…
XXVIII
В звездной ночи шло черным, спящим озером несколько лодок. Гребцы старались не стучать веслами о борта и часто совсем бросали грести, и осторожно прислушивались. Все направлялись к обожженным утесам довольно пустынной Гадаринской украины. Изредка низкими голосами переговаривались и снова осторожно гребли…
Наконец, хрустя песком и галькой, первые лодки ткнулись носом в темный берег. Люди выбирались на землю и чутко прислушивались: по воде в ночи был чутко слышен глухой и мерный звук весел…
— Собираются… — потушенным голосом сказал Иона.
— Не к чему только было в такую даль забираться… — своим грубым голосом отозвался Иегудиил. — Теперь всю ночь проканителишься…
— Осторожность в таких делах первое дело… — возразил Иона.
Эта ночная сходка окрестных повстанцев в пустынных горах Гадаринских была делом Ионы. Иегудиил был совершенно прав: при слабости правительственного надзора в таких предосторожностях не было решительно никакой надобности. Но, если бы из повстанчества изъять эту тайну, эту красивую обстановку, эти страшные клятвы и прочее, то, кажется, для Ионы в нем исчезла бы главная прелесть и он, может быть, и совсем бы ушел из дела. А он был одним из главных коноводов: он умел зажигать народ. И потому Иегудиил, очень прозаический, озлобленный, мстительный, — мстить ему было за что — подчинился своему поэтическому брату, хотя и ворчал, потому что, действительно, беспокойства получалось очень много…
Одна за другой выплывали из звездной тьмы
Дикий край этот издавна был излюблен повстанцами. Особенно ярко было выступление Иуды Галонита, родом из Гамалы, который вместе с фарисеем по имени Садок в ответ на приказ императорского легата Сульпиция Квириния о переписи населения лет за двадцать пять до этого времени поднял яростное восстание. Дать занести свое имя в списки как бы значило закрепить насильническую власть римлян. И в самом законе переписи населения не одобрялись, как дело Богу неугодное. Иудеи до такой степени ненавидели этот счет людей, что, когда нужно было собрать для богослужения в синагоге нужных десять человек, они считали присутствующих так: не один, не два, не три, не четыре… Лозунгом Иуды было: «Нет у нас другого господина, как Бог, и мы не желаем ни платить дани цезарю, ни признавать его власть». Восстание было утоплено в крови. Сам Иуда пал в бою, а его сыновья были вместе с другими повстанцами распяты. Но это не потушило огня, и повстанчество продолжалось: повстанцы — зелоты — всячески старались своими восстаниями приблизить царство Мессии, строго соблюдали закон и поддерживали всякое революционное движение. В их представлении Мессия должен был уничтожить власть богачей и храмовников и железным жезлом поразить ненавистных римлян. Страшная гибель ждет вообще всех врагов избранного народа: кровь людская потечет в те дни до уздечек коней, потрясется и небо, и земля и из моря встанет страшный дракон, отец всякого зла. Но Мессия, в конце концов, убьет его, потом будет судить все народы и поставит Израиля над всем миром владыкой. Снова появятся на земле райские деревья и не будет больше ни зла, ни голода, ни болезней…
Обездоленные стекались под это знамя со всех концов страны. А в особенности — рабы. Одни законники, вроде Иешуа-бен-Сираха, учили своих сограждан мягкому обращению с рабами: «Если у тебя есть раб, содержи его, как душу твою, ибо он подобен крови, которая дает тебе жизнь. Если есть у тебя раб, поступай с ним, как с братом твоим… ибо, если ты будешь мучить его, он убежит, и тогда где ты будешь искать его?» Другие, напротив, рекомендовали твердую власть: «Корм, палка и поклажа для осла. Пища, наказание и работа — для раба. Дай рабу твоему дело, и ты будешь спокоен, освободи его руки от труда, и он потребует отпускной. Ярмо и бич смиряют вола, плеть и пытка смиряют лукавого раба. Пусть он всегда занимается своим делом, а если он не повинуется, надень на него тяжелые оковы…» Жизнь, конечно, шла не за Сирахом, и потому ряды повстанцев исправно пополнялись живой силой со всех сторон…
— Ну, я думаю, можно бы и начинать… — сказал Иегудиил.
— Можно и начинать… — раздались со всех сторон голоса. — Чего время-то золотое терять? Рассаживайтесь все кружком…
Среди черных теней произошло движение. Захрустел под ногами песок и ракушки. Послышались шутки и смех. И все затихло…
— Ну, Иона… — сказал кто-то.
— Ну… — проговорил Иона, встав посреди круга. — Дело наше, по-моему, начинает портиться. В Субботу мы с Иегудиилом наведались в Капернаум. И он говорил в синагоге… И такое-то понес, что и не перескажешь! Очень на него за это рассерчал народ… Вот и Иегудиил, и Исаак из Каны слышали… Где вы тут, Исаак?