Евангелие от Иуды Искариота
Шрифт:
К малейшим от канонов отступленьям.
Он сам аскет, отшельник и затворник,
В одежде грубой из верблюжьей ткани,
Косматый, мрачный, век не знавший бани,
И плоти угнетения поборник.
По-моему, не в аскетизме этом
Вся суть, а в том, чтобы в душе ожили |
Стремление к добру, теплу и свету,
Любовь и к тем, кто следует заветам,
И к тем, кому заветы те постыли.
Мы - дети Бога, все и постоянно,
Как
Я думал так. И виделось мне краше
Учение твое, чем Иоанна.
И сам ты привлекательней казался
Мне просто тем, что вовсе не гнушался
Кувшинчиком вина и блюдом вкусным,
Что чаще был веселым, реже - грустным,
И внешней праведностию не прикрывался.
Любви учил ты, и твое ученье
Мне стало близким сущностью и целью".
Я замолчал. Учитель, к удивленью,
Поддался неожиданно веселью,
Взглянул в глаза и, приподнявши брови,
Смеясь, спросил: "Ты знаешь цель, Иуда?
Так просвети без всяких предисловий
Меня, искавшего ту цель везде и всюду.
Господь меня подвинул на служенье,
Чтоб в мир нести через любовь спасенье,
Но Он и вестники Его не захотели
Мне дать всевиденье моей конечной цели.
Что царство Божие в конце - все это обще.
Звучит заманчиво, прекрасно и приятно,
Но как дойти до царства – не понятно.
Я верю, что дойдем, душа не ропщет,
Не сомневается, но путь тернист и труден.
Неправда, зло в подлунном мире правят,
И побеждать его добром в любви оправе
Так тяжело. Но мы должны... И будем".
Глава 7
Глава 7
Вздохнул учитель. Тусклый отблеск неба
Его лицо унылостью насытил.
Он выглядел таким, каким он не был,
А может, я его таким не видел.
Он продолжал: "В бескрайнем море истин,
Что многогранностью бездонной отупляет
И очевидностью банальной усыпляет,
Легко погибнуть мыслями нечистым.
Но где же истина? В канонах Моисея,
Которых неизменно, непреклонно
Придерживаться должно иудеям,
От иудейских матерей рожденным?
Как будто не прошли чредой века
Со времени пустынных наших странствий.
И в этом постоянстве тупика
Мы заменили мудрость на упрямство.
И есть ли истина та в греческих богах
Или в
Она скорее в том, что гложет страх
Нас при явленьях новых, необычных.
И мы на радость страждущей толпе,
Не понимающей природы проявлений,
Ваяем бога лишь для объяснений
Всего, чего не объясним себе.
Но вот являюсь в этом мире я
И с видом, будто истина известна
Мне одному, вещаю всем: Друзья!
Нет в этом мире черной злобе места.
Одна любовь - сцепляющий раствор,
Который воедино в мире скрепит
Все, чем пока что властвует раздор.
Она же разорвет бесправья цепи,
Она же восстановит города,
Она избавит землю от дикарства,
Она была и будет навсегда
Единственной, ведущей в Божье царство".
Учитель замолчал, его унылость
Куда-то испарилась в миг единый,
В нем все иронией и радостью искрилось,
В глазах его пылал порыв орлиный.
Но вот порыв угас, исчезла радость,
Бесследно растворилась ироничность,
Пропала напускная энергичность.
Он улыбнулся и сказал: "Не слабость
Сейчас во мне глаголет и беснует,
Не отступление мое от убеждений.
Те убежденья дольше существуют,
Что прорастают корнем из сомнений.
Я сомневаюсь, что любовь сумеет
Перебороть сегодня зло земное,
Но знаю точно, что ничто иное,
Кроме любви, бороться не посмеет.
Но как внушить любовь рабу, который
Имеет право страстно ненавидеть
Того, кем угнетаем он. Без спора
Его не в праве осужденьем я обидеть.
Я также не могу себе представить,
Чтоб жертва палачу с благоговеньем
Могла бы голову свою на отсеченье
С любовною сердечностью подставить.
Или овца, съедаемая волком?
Сумеет ли растечься нежным шелком,
Любовью мягкосердою ответить
На волка действия неправильные эти?
Ты скажешь мне, Иуда, что примеры
Привел я некорректные и сильно
Тем упростил-де сущность нашей веры,
Настолько правильной, насколь любвеобильной.
Все это так. Намеренно стараюсь
Я показать абсурдность мысли этой,
Что из любви мы выдавим победу
Над злом всемирным. Каюсь, друг мой, каюсь...
Но жизни опыт противоречивый
Доказывал и раньше и сегодня,
Что чем абсурдней вера, тем охотней