Евангелие от Иуды
Шрифт:
– Почему бы им не оставить тебя в покое? – В ее глазах заблестели слезы. Ее душевное равновесие явно было нарушено. – Почему они не позволяют тебе сделать свой выбор?
– Они тоже обладают некоторыми правами, тебе не кажется?
– Господи, а это что значит?
– Ничего. Это входит в их обязанности, вот и все. Нельзя винить их за это.
– А меня, значит, винить можно?
– Я никого не виню. Я знал, что рано или поздно это случится, и теперь готов это принять.
– Что ты им скажешь? Что ты скажешь им о нас, если точнее?
– Я не знаю, что
– Когда ты улетаешь?
– Я ведь уже сказал: завтра. В одиннадцать.
– Завтра! Где ты будешь жить?
– У иезуитов на Фарм-стрит. Они благосклонны к отступникам.
– А ты – отступник?
Лео беспомощно замотал головой.
– Не знаю, Мэделин. Я попросту не знаю…
Она задумчиво смотрела на него, нахмурив лоб и покусывая нижнюю губу. Он и сам кусал эту губу и знал вкус ее безапелляционности.
– Лео, – спросила Мэделин, – а ты по-прежнему веришь? – Вопрос был довольно неожиданным – точнее говоря, вопрос шокировал. Их отношения зиждились на шатком фундаменте иллюзии и шутки, а не на содержательных дискуссиях о вопросах веры.
– Верю ли я?…
– В Бога, в Иисуса Христа, во все то, с чем ты до сих пор связан. Ты знаешь, что я имею в виду. Тот свиток. Я. Это не заставило тебя усомниться?
Он пожал плечами.
– Вера не может испариться просто так.
– Да? А со мной произошло именно это. Она испарилась, как вода из высохшего водоема, не оставив после себя ничего кроме грязного дна, и нескольких мутных лужиц, и прелого запаха предрассудков. Помнишь, как я пришла к тебе на исповедь? Так вот, это был последний миг моей веры. Думаю, озеро тогда уже напоминало, скорее, небольшой прудик, но не успело еще деградировать до лужи.
– Значит, я отверг тебя в годину тяжких испытаний?
– Вовсе нет. Благодаря тебе я смогла поверить в нечто новое. А на мой вопрос ты так и не ответил.
– Быть может, потому, что я не знаю ответа.
– Иными словами, не можешь отличить пруд от лужи? – Мэделин засмеялась, но это был ее особый смех – невеселый, прогорклый. – Так больше не может продолжаться, – сказала она. – И ты это знаешь.
– А какой у нас есть выбор?
– О, выбор у нас есть, и еще какой! Ты отрекаешься от сана, я бросаю Джека.
– Ты бы не смогла…
– Конечно, смогла бы. Боюсь, это ты не смог бы.
Лео проигнорировал колкость.
– А как же дети?
– С детьми я могла бы видеться во время каникул. Я все равно вижу их, в основном, во время каникул.
– Как ты можешь так говорить?!
– Это проще простого, Лео, – ответила Мэделин, и акцент ее, прежде едва заметный, усилился из-за прилива эмоций. – Дети – на втором плане. Звучит чудовищно? Но это так. Во главе угла всегда остаешься ты сам, ты и только ты. Вот что означает любовь.
– А я думал, любовь означает самоотречение и самопожертвование.
– Это лишний раз доказывает, в чем состоит твое заблуждение, мой бедный, одураченный глупыш. Любовь – это самое эгоистичное чувство на свете. Вот почему Церковь до сих пор настаивает на целибате. – Она улыбнулась ему и печально
Лео тяжело вздохнул. Его изумляло, насколько это сложно и каких физических усилий это требует. Он как будто враз утратил всю свою уверенность. Тяжело дыша, он смотрел на нее, а она смотрела на него. И тогда он ощутил, что в некотором смысле новый способ познания этой женщины – как бы абсурдно сие ни звучало – отдалил ее от него, сделал ее менее понятной и родной. Мэделин перестала быть другом соратницей, человеком, с которым он мог поделиться своим восторгом. Она была неизведанной территорией, на которую он вторгся, островом тщеславия и треволнений. У Лео не было никаких ориентиров или отправных точек, ничто не могло послужить ему путеводной нитью в этой чащобе похоти и отвращения. Он понял двуликую природу любви. Он любил Мэделин – и в то же время ненавидел.
– А мы не могли бы сделать шаг назад? – задал Лео нелепый вопрос. – Мы не могли бы вернуться к прежним отношениям?
Но возвращение не представлялось возможным, и ничего исправить было нельзя. Он знал это и без нее. Нельзя очистить память, нельзя распутать хитросплетения жизненного опыта. Нельзя воскресить мертвого припарками. Он отлично это знал – даже тогда, когда она жестоко осмеяла его предложение.
– А ты бы этого хотел?
– Дело не в том, чего бы я хотел, – сказал Лео.
– А в чем же тогда дело?
– В том, кем я являюсь.Возможно, я инвалид. Да, наверное в этом дело. Искалечен долгими годами воздержания. Наверное, какая-то часть меня атрофировалась. С любовью к одному конкретному человеку справиться гораздо сложнее, чем с любовью ко всему человечеству как таковому.
– Но я не думаю, что ты действительнолюбишь все человечество. Я думаю, ты, скорее, презираешь людей. Я думаю, что за все эти годы ты привык любить одного только Лео Ньюмана, вот в чем беда. И попытка полюбить Мэделин Брюэр для тебя чревата стрессом. – Ее взгляд был ясен и остр, а улыбка повисла на лице так нелепо, что, казалось, могла в любую минуту упасть на пол. – Лео Ньюман, – сказала она, – любишь ли ты меня так, как я люблю тебя? – Ее слова разносились удивительным эхом, словно настоящая ритуальная мантра. Словно Мэделин цитировала строки малопонятной литургии, суть которой была ей недоступна.
– Я не знаю. Я не знаю,как ты меня любишь. Насмешки вроде этой когда-то интриговали его.
– Так было испокон веков. Из-за этого в отношениях между мужчиной и женщиной всегда возникали проблемы. Никто не знает этого и никогда не узнает. Ты просто бредешь себе вдаль, исполненный надежды, и время от времени возникает мимолетная иллюзия, будто ты знаешь,будто вы любите друг друга одинаково и в равной степени. – Мэделин подошла к Лео и, обвив его плечи руками, привстала на цыпочки, чтобы поцеловать в губы – очень нежно и осторожно. – Я могу отвезти тебя завтра, если хочешь.