Евангелие от Иуды
Шрифт:
– Людям свойственно уничтожать то, что они любят, – пробормотал Лео. Он сидел над фрагментами папируса и чувствовал вонь крови, смрад настоящей бойни. Правление Ирода было примером чистой, абсолютной власти, трагедий в духе Елизаветинского театра, где в конце последнего акта вся сцена обычно бывала завалена трупами. Ирод любил Мариам, однако выманил ее родного деда, некогда верховного жреца Гиркана II, из Вавилона, куда тот был сослан, и убил старика. Он любил ее, однако он убил ее дядю. Он любил ее, однако ее младшего брата Ионафана, семнадцатилетнего юношу, только что рукоположенного, личный охранник царя утопил в бассейне иерихонского дворца. Ирод любил царицу Мариам, однако в конечном итоге, обуреваемый ревностью, он убил и ее саму.
– Иисус – сын Ирода? – Кэлдер покачал головой. – Думаю, это уже чересчур, Лео. Даже не знаю, что нам
Лео оторвал взгляд от папируса.
– Это объясняет некоторые новозаветные сюжеты, не правда ли? Приход волхвов. Парфянские послы наносят визит новорожденному наследнику престола. Возможно, Ирод даже увидел ребенка, когда тот появился на свет. Возможно, кто-то выкрал дитя из монарших покоев и спрятал его где-то в деревне. В Вифлееме. А почему бы и нет? Это нисколько не противоречит мессианским предсказаниям.
Логика династического убийства неумолима: вскоре после гибели царицы двух ее сыновей от Ирода удушили гарротой по приказу отца. Год их убийства – 7-й до нашей эры – весьма показателен: примерно тогда же родился человек, известный нам как Иисус из Назарета.
– И когда Ирод услышал об этом, то велел убить всех новорожденных в деревне. Что дошло до нас, посредством Евангелия от Матфея, под названием «избиение младенцев».
– Вроде того, – согласился Лео. Истории сходились, как кусочки мозаики, как фрагменты папируса, выложенные перед ним между двумя стеклами. – Возможно, мы это выясним. Возможно, об этом нам расскажут оставшиеся части свитка.
В тот вечер Гольдштауб отвез Лео в аэропорт. В дороге они спорили о свитке, о том, как именно нужно его расшифровывать, кто должен этим заниматься и как преподнести результаты общественности.
– Дело в том, – сказал Гольдштауб, – что у тебя есть личный интерес, не так ли?
– У всех нас есть личный интерес.
– Конечно. Конечно, есть. Но особенно – у представителей католической церкви. Вы же всегда выдвигали исторические претензии. Ну, достаточно взглянуть на ваш «Символ Веры». У вас он есть, а у иудеев – нет. Там даже упомянут Понтий Пилат. Наглее религии, пожалуй, не сыщешь.
– Это запутанная история – происхождение Никейского «Символа Веры», – сказал Лео. – Скажем так, опровержение гностицизма. [73]
– Да, он есть. Своего рода контракт. Еврея не заставишь подписать контракт, пока он не посмотрит деловому партнеру в глаза. Но христиане, так сказать, поверили на слово. У вас все базируется на истории. – Он взглянул на собеседника. – А если мы докажем, что история – полная чушь?
Дорога резко срывалась вниз, петляя среди теснин, ведущих к Святому городу. Слева показался траппистский монастырь Латрун, выглядевший умиротворенным в лучах солнца. На холме за монастырем покоились руины замка крестоносцев, Торон де Шевалье. Название «Латрун» – это искаженное «Эль Торон», но раньше считали, что оно происходит от слова latro,что значит «вор»; этот Латрун был домом «хорошего» вора, распятого вместе с Иисусом Христом.
73
Гностицизм – религиозное движение поздней античности, вылившееся в ряд раннехристианских ересей. (Примеч. ред.)
Лео молчал. Он думал о вере, он думал о сомнениях; он думал о предназначении, он думал о Мэделин. Возможно, Гольдштауб читал его мысли, он вполне мог быть наделен этим даром. Прощаясь в аэропорту, он пожал Лео руку и сказал, чтобы тот передавал привет ей и Джеку.
– Ты же с ней увидишься, верно? Вы часто видитесь, я не ошибаюсь?
– Да, – опасливо ответил Лео. – Нередко.
– Будь осторожнее.
Лео подавил в себе абсурдное желание рассказать Гольдштаубу обо всем, поборол нелепый соблазн исповедаться.
– Это нелегко, – признался он.
Гольдштауб кивнул.
– Всем сейчас нелегко.
Самолет оттолкнулся от взлетной полосы и взмыл ввысь, над офисными комплексами и гостиницами Тель-Авива. Он пролетел над охристой каймой береговой линии и голубым лоскутом моря, прорвал сверкающий атлас неба и унесся прочь от Святой земли, прочь от недоверчивого шепота Евангелия от Иуды.
Лео думал о Мэделин, думалоб Иуде, думал о
Лео беспокойно дремал, то и дело резко сбрасывая с себя сон, который улетучивался из памяти при попытках его восстановить. В этом сне присутствовала Мэделин: она признавалась в любви к нему в каком-то общественном месте на глазах у хохочущих Гольдштауба и Кэлдера. Иногда и Лео и Мэделин оказывались голыми, но, хотя они сами стыдились своей наготы, свидетели происходящего, похоже, вовсе не смущались. Джек тоже там был – наблюдал издалека отстраненный и циничный.
Чтобы отвлечься, Лео уставился в иллюминатор и увидел с высоты в тридцать тысяч футов остров, напоминавший фрагмент папируса на синей скатерти. Крит. Крыло самолета повторяло изгиб южного побережья, как указательный палец, как уаd.Или как палец, что выписал огненными буквами: Men'e, тепе tek'el upharsin.Ты взвешен на весах и найден очень легким. [74] Это место называлось Калой Лименес, Справедливое Пристанище, последнее укрытие апостола Павла, найденное им почти две тысячи лет назад на пути в Рим – и на пути к гибели. Лео знал Павла. Он был близко знаком с ним, познакомился в самые первые дни в семинарии, делая несмелые шаги на территорию христианских догм. Он познал внутренний мир Павла – мир, полный боли, предрассудков, Поэзии; опасная эта комбинация всегда будоражила мир. Лео знал, какой ужас переживал Павел, извиваясь в конвульсиях в пыли на дороге к Дамаску.
74
Даниила 5:27. (Примеч. ред.)
Но Иуду он тоже знал.
Стюардесса подошла к нему и спросила, все ли с ним в порядке и может ли она ему чем-нибудь помочь.
– Все в порядке, – сказал Лео, жестом показывая, что она может идти. – Со мной все в порядке.
Вскоре самолет уже кружил над Римом в ярком вечернем небе. Можно было рассмотреть извилины реки и гигантские купола собора Святого Петра, похожие на мыльные пузыри, только выдутые из камня. Светящиеся улицы расходились от площадей, как лучи от десятков солнц; всюду виднелись церкви – десятки церквей, сотни церквей, более четырехсот церквей. Однако Рим давно уже перестал быть приютом либо оплотом победоносной радости. Хаотичный город, познавший все грехи подлунного мира, перестал быть бастионом, способным смирить натиск сомнений. Со всех сторон набежали вандалы, вандалы разорили город. Теперь это был город вульгарности, шума и язычества, к тому же расположенный у самого вулкана. Такси везло Лео из аэропорта вдоль широкого проспекта, где с напыщенным видом разгуливали в сумерках трансвеститы. Павел называл их malakoi,что в переводе значит «мягкие мужчины». Наряду с содомитами и прелюбодеями они входили в длинный список обреченных: прелюбодеи, идолопоклонники, «мягкие мужчины», содомиты, воры, ростовщики, пьяницы, клеветники и мошенники. Мимо проносились машины, и девушки, мужчины, а также существа, занявшие промежуточную позицию, распахивали пальто, демонстрируя свой товар. Торговались: сколько это будет стоить какова будет цена…
Дворец Цезарей – 1943
– Я тебе кое-что покажу, если ты согласишься пойти со мной.
– Кое-что? А что именно? – Деланное недоверие. Сдавленный смешок. Густой развратный смешок.
– Сюрприз. Но сначала ты должна согласиться.
– Как я могу согласиться, если я не знаю, на что соглашаюсь?
– Придется рискнуть. – Франческо смеется над ней, дразнит, улыбается ей иронично и двусмысленно, будто искушая отказом.
– Хорошо. Я согласна.