Евангелие от Ивана
Шрифт:
— Ну-ну, — сказал Семиволос, то самое «ну-ну», переполненное руководящим сомнением, которое так озадачило Василия Филимоновича.
Увидев перед собой Хорькова, Семиволос прекратил разговор: никто не должен был знать, где находился Триконь.
— Товарищ майор, мы его в конце концов взяли! — воскликнул капитан.
— Кого?
— Да этого, Лжеивана.
— А-а… Извини, а за что?
— Как — за что? Вот! — и капитан раскрыл перед начальником папку.
Семиволос полистал бумаги. «Опять эти 0,2 грамма! Скольких же он посадил за них? Лепит каждому, кто попадает
И словно в ответ на это Семиволос, поморщившись брезгливо, вернул часть бумаг капитану с замечанием:
— Не пройдет. В прокуратуре и в суде твои 0,2 грамма уже надоели.
«Как это — надоели?! — возмутился про себя Хорьков. — Не хочет Семиволос опять стать подполковником?»
— А это — что? — тыкал пальцем начальник в остальные бумаги. — Заключение экспертизы без даты, заявление потерпевшей и показания свидетелей — тоже. Твоя цидула также без даты! Ну, знаешь, я впервые рассматриваю документы об изнасиловании с открытой датой!
И Семиволос бросил папку капитану. «Да он не в подполковники, а сразу в старлеи метит!» — возмутился Хорьков, но опять промолчал.
— Если на него ничего нет, то придется освободить, — сказал Семиволос, но без твердости в голосе.
— Как это — отпустить?! Я его столько ловил, Варвара Лапшина звонит каждый день, грозит настучать начальству.
— Тогда поступим так. Пусть он посидит в одиночке. Поработай над документами. Никого к нему не допускай. Пока сам его не допрошу. Он — известный поэт, нам пресса такую головомойку устроит!
Тут Иван Петрович сканировал мысль начальника: «Хорьков может в общей камере и потасовку устроить. С летальным исходом для задержанного».
— Да какой он поэт? Он — мошенник.
— Это ты со слов Варвары баешь. А она дама с фантазией. Разгружусь — позвоню. Свободен.
Иван Петрович не сомневался: Семиволос готов сам подставиться, чтобы помочь ему. Но такую жертву с его стороны поэт принять не мог. Поэтому и стал искать выход из создавшегося положения.
А капитан Хорьков стал названивать Дарье Чертковой. Ее на работе не было, домашний телефон тоже не отвечал.
Иван Петрович в течение многих недель запрещал себе даже думать о ней, а тут вдруг захотелось узнать, а что же стало с любительницей так называемого пирсинга, точнее — бесовских брильянтов в пупке?
Пошло «кино». Она — в библиотеке, она — на панели, она — с тремя чертями, теми самыми, в черных шляпах, с упоением занимается групповым сексом…
Иван Где-то задержал свое внимание на сцене посещения психиатра господина Тетеревятникова. Было не совсем прилично поглядывать за дамой, пусть даже и бесовкой, когда она откровенничала с врачом. Но Иван Петрович извинил себя на том основании, что его нынешнее искусство тоже, судя по всему, требует жертв.
— Понимаете, доктор, меня с некоторых пор преследуют приступы сильнейшего стыда. На работе стыжусь клиентов. В общественном транспорте
— Позвольте спросить, а кто ваши клиенты?
— Читатели библиотеки.
— А точнее?
— Не без этого, дорогой доктор. Подрабатываю и на любовном фронте.
— Вот и я подумал: такая фактура и прозябает в книжной пыли?
— Вы не только психиатр, но и психоаналитик! Так как же мне преодолеть стыдливость и застенчивость?
— Должно быть, вы недавно весьма согрешили. Пойдите в церковь на исповедь. Может, и поможет. Но если разобраться, это вам сильно мешает?
— Но я же краснею на каждом шагу, извините, как дура.
— Позвольте категорически не согласиться. Дарья, Дарья… — господин психиатр искал глазами отчество пациентки в ее истории болезни.
— Люциферовна, — подсказала она.
— Необычное отчество. Вы из лютеран? — ляпнул господин психиатр.
— Ага, — насмешливо ответила дама.
— Так вот, Дарья Люциферовна, позвольте не согласиться с вами. Стыдливость и застенчивость, алый румянец, который то и дело вспыхивает на ваших щечках, придает вам изумительный шарм. Тут не лечиться надо, а бояться, чтобы это не пропало! — с неожиданной резвостью и игривостью воскликнул господин психиатр и решительно встал. — Вы не против, если мы закроемся на ключ? Не стану же я с вас брать деньги!
— Да, офицеры, в том числе и запаса, с дам денег не берут, — заметила язвительно Дарья Люциферовна и поинтересовалась, ей можно уже раздеваться?
— Не можно, а нужно, мадам. До чулков. Я люблю в чулках. Но терпеть не могу колготок.
И они дружно и похотливо захохотали.
Иван Петрович хотел было вырубить «кино», но тут явилась к нему вполне стоящая идея. И господин Тетеревятников с ужасом осознал, что он занимается сексом с древней, костлявой дамой, обряженной в невообразимо старые и прогнившие до запаха обноски. Ржавая коса, прислоненная к запертой двери, была тут же. Господин психиатр совсем растерялся, не зная, как ему быть. Если прекратить отвратительные телодвижения, как их называл Кант, то это может не понравиться даме, и она, чего доброго, не получив оргазма, пустит в дело знаменитое орудие своего труда. Но и продолжать эти телодвижения у него никаких технических возможностей, причем навсегда, уже не было.
«Хочу к своей бабушке!» — неожиданно подумал Иван Петрович, которому надоела сцена совокупления с костлявой. Никакой своей бабушки он не помнил, никогда в прежней жизни не хотел к ней. Но вот возникло, вырвавшись из глубин человеческого существа, такое желание.
Вероятнее всего, строил он догадки, ему захотелось к своей тетке, которая вдруг нашлась и выхаживала его в больнице. Странным было то, что он, обладая возможностью путешествовать во времени и пространстве, в том числе и гиперпространстве, ни разу не поинтересовался своими родителями и предками. Откуда он родом, как жил до того, как осознал себя Ваней со странной фамилией Где-то.