Евангелие от Крэга
Шрифт:
— Безлюдье гарантировано, — жестко отчеканила она. — Говори, сибилло!
Шаман зябко поежился — между домишками свистел пронизывающий ветер. Неминучая осень царствовала здесь вовсю, выметая все следы человеческого духа.
— Убьют князюшку, порешат милосердного… — сибилло залился неподдельными слезами. — О нем ты заботишься, а о сибилле бесприютном подумала?
Ну вот, только этого ей и не хватало — тащить еще и этого юродивого к себе на Игуану!
— Твой мир здесь, и ты — не беззащитная женщина, — безжалостно отрезала принцесса. — Могу перенести тебя на
— А кто тебя живой водой напоил, забыла? — взвыл шаман.
— Ну так что тебе?
— Амулет! Амулет, молнии мечущий! Только чтоб никто не знал.
— Не давай, — спокойно проговорила Паянна. — Со страху своих перешибет.
— Естественно. Вот возьми другой, огонь рождающий.
Шаман боязливо принял легкую золотистую безделушку с колдовскими рунами вдоль боковой стеночки. Если бы он был сведущ в земном языке, то прочитал бы загадочные буквы: ВАСИ. Волшебные руны означали, что зажигалка изготовлена умельцами-раритетчиками из Валдайской Артели Скобяных Изделий.
— Я уже сказала, что мои воины будут время от времени за вами приглядывать, если что — очутишься на другой Дороге.
— Хорошо б на Морскую, погреть кости на бережку… — мечтательно проблеял шаман.
— Он еще привередничает! — фыркнула Паянна.
Было в ее выжидательной позе что-то такое, что заставляло мону Сэниа предполагать, что тихрианка ждет, когда с сибилловыми капризами будет покончено, чтобы перекинуться с ней парой слов наедине. Поэтому она представила себе самую большую из всех подушек, валяющихся на полу княжеской палатки, и без лишних объяснений отправила сибиллу прямо туда. Исчезновение шамана не произвело на женщину ни малейшего впечатления — она продолжала сохранять невозмутимость эбеновой статуи.
— Говори, — по-королевски бросила джасперянка.
— Князя убьют, — непререкаемость тона граничила с равнодушием.
— Что, и тебя спасать в этом случае?
— Нет. Ты — белокожая сибилла, ты все можешь. Достань живой воды.
— О, древние боги! И как это я сама не догадалась… — естественное недоверие одной незнакомой женщины к другой вспыхнуло у нее совершенно закономерно. — Значит, достать живую воду… и отдать тебе?
— Не стоит — у нас ведь не только каждое слово услышат, по и каждую нитку пересчитают. Могут украсть. Так что отдай этому трухлявому, его за дурачка держат, обыскивать не будут.
— Хм. Что ж ты не посоветуешь князю призвать к себе сибиллу посмышленее?
— Да какого? На нашей дороге настоящий всего один, да и тот еще не в летах; остальные липовые.
И снова возникла пауза, словно чернокожая женщина не решалась о чем-то попросить.
— Ты говори уж все, Паянна; неизвестно, когда мы еще встретимся!
Тихрианка набрала побольше воздуха и задержала дыхание, точно собиралась броситься в воду. Потом решительно тряхнула головой:
— Хорошо. Слушай, белокожая сибилла: ты всемогуща, ты прилетаешь и исчезаешь, так что ты можешь не опасаться неудачи. Так сделай доброе дело: уничтожь всех анделисов на нашей дороге!
Мона
— Но вы же… вы же молитесь на них?
Шквальный ветер взметнул черное одеяние, и оно жестко захлопало вокруг столпообразных ног тихрианки, прямо-таки ошеломляющих своей величиной. В то же время княжеский плащ, согревавший плечи моны Сэниа, оставался неподвижным, словно какая-то сила заслоняла принцессу от лютости надвигающейся зимы.
Она почувствовала это и беспокойно оглянулась.
— Здесь их нет, не бойся, — угадала ее мысли тихрианка. — Эти твари теплолюбивы. И крутятся там, где люди.
— Но они воскресили твоего Рахихорда, — неуверенно продолжала мона Сэниа, с изумлением отдавая себе отчет в том, что она, собственно, защищает крэгов.
— Да, временами они это делают. Но не из сострадания. Каждый возвращенный к жизни несет на себе печать: «анделисы — спасители всего сущего», словно эти слова огненными буквами горят у них во лбу. Скажи, после чудесного возвращения Рахихорда ты сама не уверовала в это?
Принцесса была вынуждена понуро кивнуть.
— А кроме того… у меня нет четких доказательств, по я полагаю, что каждый воскрешенный несет в себе заложенную анделисами информацию, выгодную…
— Информацию? — этот термин, слишком неожиданный из уст варварки, заставил мону Сэниа снова насторожиться.
— Разве на твоей дороге нет такого слова? Это означает — корзинка с разными мыслями. Вот все то, о чем сплетничают в гареме…
— Я поняла, — оборвала ее принцесса. Действительно, этот специфический термин, так неожиданно выданный транслейтором, на языке Тихри мог существовать в какой-нибудь совершенно посконной форме. — Но ведь вместе со старым рыцарем они воскресили и ребенка?..
— Вот именно. Подозреваю, что ребенок, возмужав, станет самым фанатичным пропагандистом… Опять транслейтор.
— Ты меня убедила, — у моны Сэниа нарастало какое-то предчувствие, что ей не стоит задерживаться здесь ни на одну лишнюю минуту. — И более того: могу тебе признаться, что с наслаждением вымела бы эту пернатую нечисть прежде всего с собственной планеты. А уж с Тихри — это в придачу. Но я поклялась оставить все как есть.
Паянна подалась вперед:
— Но ведь эта клятва касалась только твоей дороги?
Мона Сэниа прикрыла глаза. «Ты можешь поклясться, что сделаешь все, чтобы эти слова стали для Джаспера законом?»
Венценосный крэг промахнулся — ему следовало бы сказать «для всех миров».
— Я не могу обещать тебе, что начну что-нибудь делать немедленно, обнадеживать эту странную, полную решимости женщину у нее не хватило духа. Ты, наверное, не знаешь, но я прибыла сюда, чтобы попытаться найти ту… ту, которой князь Оцмар завещал голубую звезду.
— Об этом весь гарем уже знает, — усмехнулась Паянна. — В корзинке наших новостей эта — с самого верху. Но ведь говорят, что на ее могилу наложено заклятие — ни один человек с Тихри… там еще упоминали два мира, но я не запомнила названий — ни один не сможет отыскать ее. Ты из этих миров, белокожая?