Евангелие от смартфона

Корсак Дмитрий

Верховский вывел парня в больничный двор и приказал прочитать вывеску.

— Есть! — услышав название больницы, Верховский с облегчением откинулся на спинку стула.

Как я и предполагала, это была Центральная клиническая, в которой лежала Вероника. Надо было срочно звонить шефу, но что-то удерживало меня на месте.

— Что Андрей делает сейчас? — неожиданно для самой себя громко спросила я, хотя и не была уверена, что парень послушается меня.

— Снимает бинт, — мучительно медленно проскрипел Номер Четыре.

— Свой? — удивилась

я.

— Нет.

В этот момент лицо сенса исказила легкая судорога, глаза закатились, но через секунду лицо опять стало неподвижной маской. Только дышал он теперь заметно тяжелее, с редкими всхлипами, было видно, как под тонкой фуфайкой поднимается и опускается впалая грудь. Верховский с беспокойством глянул на санитара, тот ответил непонятным жестом.

— Что он делает теперь?

— Идет по коридору.

— Иди следом, — приказал Верховский.

Спустя несколько минут он спросил:

— Где ты сейчас находишься?

— Холодно. Шкафы. Металлические. В них люди. Мертвые.

И оттого что это было сказано застывшим, мертвым голосом, слова прозвучали еще страшнее. Мне показалось, что даже толстокожий санитар вздрогнул, не говоря уже обо мне с Верховским.

«Это морг», — прошептал санитар.

— Что он делает? — дрогнувшим голосом осведомился Верховский.

— Ищет.

Сенс долго молчал, потом тем же безжизненным голосом продолжил:

— Нашел. Открыл дверь. Там человек. Мертвый. Холодно. Вода на лице. Больно здесь, — и парень вновь показал на область сердца.

— Что Андрей собирается делать? — не выдержав, вновь встряла я.

— Так нельзя спрашивать, — возмущенно зашипел на меня Верховский, — он вам не ответит. Они понимают только простые вопросы и приказы…

Но парень вдруг медленно, словно автомат, повернул голову в мою сторону, и мне показалось, что в его глазах, на мгновение утративших привычное безразличие, сверкнула искра понимания. Его мелко затрясло и он с видимым усилием выплюнул, стуча зубами:

— Рубеж. Помочь. Свобода.

Эти слова отняли у него последние силы и, уронив голову на грудь, он то ли заснул, то ли потерял сознание.

— Вколи ему стимулятор! Быстро! — рявкнул Верховский санитару. — Двойную дозу.

И зашипел мне:

— Не вмешивайтесь! Молчите! Подобные вопросы отбирают у мальчиков много энергии, а мы еще толком ничего не узнали!

— Но…

— Цыц! — шепотом прикрикнул на меня Верховский и с трудом придав голосу спокойный и размеренный тон переключился на начавшего подавать первые признаки жизни сенса:

— Десять часов назад. Ты рядом с Андреем. Посмотри направо, теперь налево. Что ты видишь?

Номер Четыре молчал. Вернее, он честно скашивал глаза направо и налево, видно было, как дергается его кадык, как кривится в напряжении рот, пытаясь что-то сказать, но…

— М-м-мы-ы… — выдавил из себя Номер Четыре.

— Еще стимулятор. Быстрее… — приказал Верховский

— Константин Аркадьевич, не выдержит он больше! — тихо, но решительно

возмутился санитар.

— Коли! — хрипло завопил Верховский.

Санитар быстро вогнал в предплечье сенсу вторую ампулу. После чего парень затрясся, изо рта пошла пена и, изогнувшись всем телом, он окончательно потерял сознание. Санитар проворно сорвал электроды, одним выверенным движением расчехлил спрятанное у стены инвалидное кресло, и, усадив в него беднягу, коротко бросил нам:

— Сеанс закончен.

Верховский, шаркая ногами, словно старик, отошел к стене и тяжело опустился в кресло. Сеанс вымотал доктора едва ли не больше, чем его подопечного. Пару минут я тоже приходила в себя, а потом бросилась звонить шефу.

Полковник выслушал мой доклад молча, лишь буркнул в конце короткое «возвращайся». Чувствовалась, что он не доволен.

Убрав смартфон в карман, я подошла к Верховскому — нужно было переслать Ганичу запись сеанса. Не знаю, понял ли меня доктор. Он окинул меня безумным взглядом и схватил за руку.

— Его надо обязательно найти, понимаете… Вы не представляете, насколько он ценен, — бормотал Верховский словно в бреду. — Найдите его, я верю вам, именно вам, обязательно найдите его. Только сразу мне сообщите, больше никому, только мне, они же его уничтожат…

Ну вот, и где остался Егор со своим советом одеться посексуальнее? В луже, вестимо. Не до фривольностей сейчас нашему ловеласу, ох, не до фривольностей.

Верховский цеплялся за мои руки, умоляюще заглядывая в глаза. И вдруг, словно застеснявшись своего внезапного порыва, резко отпустил меня, рухнул в кресло и застыл, закрыв лицо руками.

Что я могла ему ответить? Казенное «это моя работа» и «я сделаю все возможное»?

— Я постараюсь, — сказала я.

Доктор вяло кивнул, поднялся, но уходить не торопился и смотрел на меня, словно хотел что-то еще сказать. И почему у меня уже не в первый раз создается впечатление, что все хотят мне что-то сказать?

* * *

Всю обратную дорогу я находилась под впечатлением сеанса. Размышляла обо всем сразу и ни о чем конкретно. И внезапно пришло понимание. Вода на лице — это слезы, которые душили Андрея. Поэтому Номер Четыре и показывал на горло. И сердце щемило отнюдь не реальной, физической болью, это ныла и страдала израненная душа. По-женски мне было жаль Андрея, оплакивающего свою возлюбленную. Мне были близки его порывы — помочь близкому человеку, быть рядом с ним. И в то же время я испытывала за него гордость — ведь дошел. Дошел, несмотря на свое состояние, раны и боль, — дошел. Как же надо любить другого человека, чтобы ради него пройти через такое, — бежать из части, сутки блуждать по лесу, попасть в лапы Верховского, вновь бежать. И, главное, найти силы, чтобы преодолеть все это. Я молча глотала слезы и выжимала из машины все, на что та была способна. И словно проникшись моим настроением, по стеклу застучали струи дождя — за окном начался ливень.