Эварист Галуа

Инфельд Леопольд

«Аналитическая механика», прославленный труд Лагранжа, венчает ньютоновскую классическую механику, возводит ее в точную систему, столь же четкую и стройную, как геометрия. Лагранж говорил, что Ньютон не только самый великий, но и самый удачливый из ученых, ибо лишь однажды может быть создана наука о вселенной — и создал ее Ньютон!

В том же самом году сын французского крестьянина Лаплас на шестьдесят третьем году своей жизни стал графом Пьером Симоном де Лаплас. Великая революция 89-го года принесла ему славу и почести. Консульство сделало его министром внутренних дел, империя — графом. Реставрации предстояло сделать его маркизом. Маленький

человек и большой сноб, Лаплас был блестящий ученый, чему вечным свидетельством его «Небесная механика».

Наполеон создал империю; Лаплас создал последовательную механистическую схему целой вселенной. Вечно работает гигантская машина вселенной, движение ее предопределено раз и навсегда. Вселенная Лапласа построена по принципу детерминизма. Если мы знаем, как выглядит вселенная сейчас, в настоящий момент, то есть если нам известны расположение и скорость движения всех частиц, всех планет, всех звезд, если, кроме того, нам известны законы природы, — тогда у нас в руках находятся все данные для того, чтобы установить прошлое и предсказать будущее нашей планеты.

Все, что ужепроизошло и чему еще предстоитслучиться, определяется тем, что существует теперьи какие теперьгосподствуют законы. Если они нам известны, мы можем читать и в прошлом и в будущем как в открытой книге. Ничто на свете не должно навеки остаться скрытым от мысли человека. Итак, цель науки очерчена совершенно ясно: узнавать все больше об исходных данных, все лучше изучать законы природы, все глубже постигать формы математики. Таковы, по Лапласу, ключи, которые откроют перед нами двери прошлого и будущего вселенной.

Высокомерие царило в мире науки. Горделивой теории о том, что миром правят детерминистические законы [1] , было суждено погибнуть сто лет спустя с приходом квантовой теории.

Но в 1811 году и империя и идеи детерминизма, казалось, достигли вершины расцвета.

Даже сам император перелистал «Небесную механику» Лапласа. Его особенно пленил третий том — вернее, посвящение: «Бонапарту, миротворцу Европы, герою, которому Франция обязана процветанием, величием и самыми блистательными днями своей славы».

1

Под «детерминистическими законами» автор имеет в виду так называемый механический детерминизм, исключающий случайность. Как показала квантовая теория, атомные явления также детерминированы, но так, что их законы включают вместе с необходимостью и момент случайности. — Ред. (Издание 1960 г.)

Напрасно искал Наполеон такого же посвящения в четвертом томе, нетерпеливо листая страницы, заполненные формулами и расчетами. Он закрыл книгу, уверенный в том, что прочел достаточно, чтобы отныне излагать свои собственные суждения о вселенной, когда пожелает. Случай не замедлил представиться. Как-то на балу в Тюильри Наполеон заметил, что несколько ученых столпились вокруг Лапласа, который выставил напоказ Большой крест Почетного легиона и орден Реюньона во всей их красе.

— Да, граф де Лаплас, я как раз только что снова просмотрел ваши книги о вселенной. В вашем большом труде чего-то не хватает.

— В самом деле, сир?

— Вы забыли назвать творца вселенной.

Граф поклонился. Лукавая

усмешка мелькнула на его губах.

— Сир, эта гипотеза мне не понадобилась.

Император горделиво взглянул на умного мужа науки. Но что за удовольствие мучить человека, который уступает так легко! Он обратил испытующий взор на большеносого старика со впалыми щеками, стоявшего рядом с Лапласом.

— А вы, мсье Лагранж, что на это скажете?

Усталые глаза старика загорелись.

— Сир, гипотеза хороша. Она многое объясняет…

Громкий голос прервал его:

— Вселенная Лапласа точна и совершенна, как хорошие часы. Говоря о часах, не стоит называть часовщиков, тем более что мы о них ничего не знаем.

Наполеон повернулся к говорящему и посмотрел на него пристально, как будто хотел просверлить насквозь это лицо, некрасивое, широкое, обезображенное приплюснутым носом, но маленькие глазки на мясистом лице бестрепетно встретили его взор.

— А, мсье Монж! Я знал, что вам не смолчать, если разговор зашел о религии. Итак, мсье Монж, вы полагаете, что о часовщике упоминать не стоит. К сожалению, я уверен, что многие ваши студенты в Политехнической школе согласились бы со своим любимым учителем.

Он отвернулся от создателя начертательной геометрии и отрывисто заговорил, обращаясь ко всем:

— Как глава великой империи, господа, я желаю, чтобы тот, кто пользуется моей дружбой и уважением, раз и навсегда отбросил былые атеистические взгляды, которые, как мне кажется, не все еще забыли. Времена революции прошли.

Заложив одну руку за спину, другую — под свой белый жилет, слегка почесываясь, он наставлял слушателей:

— Я вновь вернул — если не духовенство, то священников.Пусть несут они людям слово божье, дабы его не забыли. И помните, пожалуйста, господа, что для умеренной религии в моей империи нашлось и всегда найдется место.

Не дожидаясь ответа, не глядя, какое впечатление произвели его слова, он круто повернулся на каблуках и отошел, высокомерно поучая других гостей и выслушивая их льстивые речи.

Лагранж, Лаплас, Монж. Старики. Имена тех, кому предстояло заложить основы новой математики, были еще неизвестны во Франции: имена Огюстена Луи Коши и Эвариста Галуа.

На атлантическом побережье возводились укрепления против возможной высадки английского десанта. Порты оборудовались под базы для переброски частей в Англию, захватить которую было намечено после поражения русского царя. Одним из маленьких винтиков в этой машине обороны был Огюстен Луи Коши, которому в грядущие годы выпало на долю развеять чары Ньютонова наследия и проложить путь к современной математике. В 1811 году двадцатидвухлетний Коши с утра до вечера работал над возведением укреплений в Шербурге, служа императору, которого очень скоро научился ненавидеть и презирать.

Ночи принадлежали ему. Почти каждый вечер Коши писал матери письма, полные любви и нежности. Написав письмо, он обычно брался за книги, лежавшие тут же на его маленьком столике: за «Небесную механику» Лапласа, «Теорию аналитических функций» Лагранжа и «О подражании Христу» Фомы Кемпийского. Он знал, что станет великим математиком. Не он ли был первым по математике в Политехнической школе? Не ему ли предсказывал мсье Лагранж, что настанет день, когда он превзойдет величайших из современных математиков? Он не обманет надежд Лагранжа. Он пересмотрит самые основы науки. Он упростит методы доказательств и рассуждений, сделает их ясными и убедительными.