Эварист Галуа
Шрифт:
Из дома Лаффита в этот четверг вышел Лафайет и отправился в Ратушу принять командование вооруженными силами Парижа. Народ любил генерала
Лафайета; им восхищались бедняки, ему доверяли честные люди. Его имя — символ свободы и независимости — окружал ореол славы двух революций в двух разных мирах.
По пути его встречали радостными криками:
— Дорогу генералу Лафайету! Генерал идет в Ратушу! Ура генералу!
Эти же крики слышал он сорок один год тому назад. В 1789 году свобода короновала его главой народа; и вот еще раз — в 1830. Усталые глаза старика разглядели Этьена Араго, украшенного трехцветной кокардой. Лафайет обратился к одному из сопровождавших его:
— Мосье Пок, пойдите попросите этого
Араго подошел к Лафайету.
— Прошу прощения, генерал. Я, очевидно, неправильно понял вас.
— Прошу вас, мой юный друг, снять кокарду.
— Почему, генерал?
— Потому, что она немного преждевременна. Франция в трауре. Пока Франция не вернет себе свободу, ее знамени следует быть черным. Потом — увидим.
— Генерал, я со вчерашнего дня ношу трехцветную кокарду в петлице, а с утра — на шляпе. Так тому и быть.
— Что за упрямец! Ах, как упрям! — сокрушался старый генерал по дороге в Ратушу.
Ратуша опять стала нервным узлом Парижа. В комнате Лафайета было полно народу. Каждому хотелось рассказать генералу о своих героических подвигах.
Генерал всем повторял:
— Хорошо, очень хорошо, отлично! Вы храбрый человек, — и пожимал рассказчику руку.
Тот, кому было оказано столь благосклонное внимание, бросался вниз по лестнице, в толпу, стоящую снаружи, с криком:
— Генерал Лафаейт пожал мне руку! Ура генералу Лафайету!
Бывший студент Политехнической школы Шарра явился в Ратушу со своими полутораста людьми.
— Вот и я, генерал.
— Ах, это вы, мой молодой друг. Счастлив вас видеть. Вы здесь воистину желанный гость. — И генерал обнял Шарра.
— Да, генерал, я здесь, но не один.
— Кто же с вами?
— Сто пятьдесят моих людей.
— А что они совершили?
— Они вели себя как герои, генерал. Взяли тюрьму Монтегю, Эстрападскую казарму и казарму на улице Вавилона Но теперь им брать больше нечего. Все уже взято. Что мне с ними делать?
— Что ж, велите им спокойно возвращаться по домам.
Шарра рассмеялся.
— По домам? Не может быть, генерал, чтобы вы говорили это серьезно.
— Нет, совершенно серьезно. Они, вероятно, очень устали после своей огромной работы.
— Но, генерал, большей половине этих храбрых людей некуда возвращаться. У них нет дома. А у другой половины не найдется куска хлеба или гроша, на который его купить.
Генерал опечалился.
— Мне следовало бы об этом подумать. Это меняет дело. Раздайте им по сто су на человека.
Шарра пошел к своим и сказал, что генерал желает дать каждому из них по пять франков. Для людей в лохмотьях это была большая сумма, но ответ был один:
— Нет! Не хотим денег. Мы сражались не из-за денег. Скажите генералу, что мы не возьмем ни су.
Шарра почувствовал, что сейчас заплачет. Голос его дрожал от волнения, когда он произнес последнюю за этот долгий день речь.
— Друзья! Вы опора и будущее Франции и всего мира! Вы великий французский народ! Да придет день, когда наша родина оценит и полюбит своих верных сынов! Только тогда станет она воистину великой.
Сочувственно и сердечно смотрели люди на своего командира, не особенно хорошо понимая смысл его слов.
— Друзья! Отпразднуем победу. Денег вы не хотите. Но позвольте мне послать за хлебом, мясом и вином. Здесь, на ступенях Ратуши, взятой нами сегодня, мы с вами разделим нашу трапезу.
— Да здравствует Шарра!
— Ура Лафайету!
Собравшимся в его доме депутатам мосье Лаффит сказал:
— Единственный путь спасти монархию — короновать герцога Орлеанского. Сын Филиппа Эгалите (Филиппа-Равенство) может пленить воображение народа. Правда, этот сын во Франции малоизвестен, но я считаю, что это к лучшему: поддержка черни не будет источником
Депутаты знали, что план этот можно осуществить только при поддержке Лафайета. Лафайет в силах успокоить народ или вновь воспламенить его. Значит, за Лафайетом нужно следить, убеждать его, склонить к поддержке короля-гражданина.
Во дворце Лаффита была избрана муниципальная комиссия из пяти человек. Ей предстояло окружить Лафайета тесным кольцом, чтобы повлиять на старого генерала, изолировать его от народа. Два члена комиссии были банкирами: герой дня Лаффит и Казимир Перье — человек, которому предстояло получить большую власть в ближайшие два года. Эти пятеро знали свое дело. Они окружили Лафайета сторонниками партии орлеанистов. Они выслали наиболее ярых республиканцев за пределы Парижа, сказав им: «Идите, сейте революцию по всей Франции». И меж собой добавили: «От самых опасных элементов Париж теперь свободен». У дверей кабинета, где сидел Лафайет, они поставили часового с приказом пропускать только избранных. Благородный старик жил под стражей, как заключенный, в том самом здании, которым, как полагали, он управлял. Ему льстили, ему приносили на подпись маловажные документы и воззвания. Он служил орудием игры, в которой ничего не понимал.
Но народ любил Лафайета. Люди верили, что, пока старый генерал в Ратуше, будущее Франции, свобода и честь простого человека в надежных руках, их никто не предаст.
Народ Франции ошибался.
30 июля 1830 года
Галуа вышел из школы. Медленно шагая к Сене по улице Сен-Жак, он оглядывал поврежденные дома, развороченные мостовые, остатки баррикад.
— Пока я произносил бессмысленные речи, здесь сражались и умирали люди. Буду ли я столь же отважен, когда и в мою жизнь придет такое испытание?
Хотелось уйти от своих мыслей, от одиночества. Он увидел небольшую группу людей, окружавшую кудрявого, черноволосого молодого человека. Оживленно жестикулируя, молодой человек говорил, непрестанно указывая на какой-то плакат.
Группа людей вокруг него оставалась более или менее постоянной. Те, кому наскучило слушать, уходили; их сменяли праздные прохожие. Галуа подошел и стал читать плакат:
«Карл X больше не может вернуться в Париж; он пролил народную кровь.
Провозглашение республики вызовет среди нас страшные распри и настроит против нас Европу.
Герцог Орлеанский предан делу революции.
Герцог Орлеанский никогда не боролся против нас.
Герцог Орлеанский был при Жемаппе.
Герцог Орлеанский будет королем-гражданином.
Герцог Орлеанский пронес под огнем врага трехцветное знамя.
Герцог Орлеанский — единственный, кто снова может принять его.
Никакого другого флага мы не желаем.
Герцог Орлеанский не высказал еще своих взглядов. Он ждет, чтобы мы выразили нашу волю. Давайте же объявим ее, и он примет хартию, как мы всегда этого желали и ждали. Французский народ вручит ему корону».