Эвис: Заговорщик
Шрифт:
Слава Пресветлой, сообразив, что их мытарства закончились, три «мои» арессы не попадали на месте, а потребовали поручить им какие-нибудь обязанности. А ар Лиин-старшая, уже набравшаяся некоторого опыта походной жизни в прошлом путешествии, без лишних слов метнулась к заводным лошадям, быстро достала из помеченного вьюка два котелка и рванула к ручейку за водой.
Я только порадовался: несмотря на все старания держать свои чувства в предельно жесткой узде, аресса Тинатин продолжала нервничать из-за каждого кольца, потраченного «зря». И все глубже и глубже погружалась в бездну отчаяния. А хоть какое-то, но дело должно было ее отвлечь.
В итоге общими стараниями где-то за треть стражи поляна превратилась в более-менее благоустроенный лагерь. К этому
Когда было нечем себя занять, аресса Тинатин замирала, устремляла в огонь невидящий взгляд и, судя по угрюмому выражению лица, оказывалась мыслями рядом со своей дочерью. При этом ей было плевать на шелест ветра в листве, уханье филина и любые другие звуки — она не знала, как там ее кровиночка, и злилась из-за невозможности оказаться рядом с ней. Найта жалась к костру, даже когда чем-то занималась. Видимо, неосознанно стараясь отгородиться огнем от ночного леса, с которым у нее явно были связаны не самые приятные воспоминания. Услышав какой-нибудь резкий звук, вздрагивала, встревожено поглядывала на дочь, а потом не без труда заставляла себя успокоиться. Ну, а Майра сияла, как Ати[2] в ясный летний полдень. Ей нравилось буквально все: запах сгорающих в огне деревяшек и игра языков пламени; изредка доносящийся до нас волчий вой и стрекот цикад; аромат жарящегося на костре мяса и перспектива спать на куче лапника. Мало того, пытаясь увидеть и ощутить все, что ее окружает, она то замирала в неподвижности, склонив голову к плечу и остановившимся взглядом уставившись в одной ей видимую точку, то, наоборот, начинала ерзать на месте, изнывая от желания поделиться со мной своими мыслями. А еще очень часто втягивала опухшим носиком свежий ночной воздух и с наслаждением прикрывала глаза.
Когда дожарилось мясо, и женщины, растолкав Вэйлиотту, расселись вокруг расстеленного на траве покрывала, наблюдать за Майрой стало еще интереснее. Исходящую соком ягнятину она не ела, а вкушала. Причем с таким удовольствием, что то и дело вызывала у меня улыбку. Умяв свою порцию и увидев, что я выкатываю из золы запеченные картофелины, пододвинулась поближе и, разобравшись, как именно их надо есть, ткнула в первую попавшуюся обломком какой-то ветки. Тут сохранить лицо в чистоте ей не удалось — подбородок и правая щека украсились черными и очень симпатичными пятнами. А уж когда девушка поняла, что в лесу не возбраняется пить взвар лежа и из глиняной кружки любого размера, она тут же перебралась на ближайшую кучу лапника и разлеглась там в такой вальяжной позе, что я не выдержал и рассмеялся.
Майра не обиделась. Наоборот, сделала очередной глоток, покатала жидкость на языке, блаженно зажмурилась, а через пару мгновений тряхнула волосами:
— Ну не былая я в лесу раньше, не была! Ни в дневном, ни в вечернем, ни в ночном! Нет, с дороги его я, конечно же, видела. Но ведь вид издалека никогда не сравнится с возможностью завалиться на кучу еловых лап, и в темноте, перед пылающим костром, наслаждаться чем-нибудь ужасно вкусным…
— Сегодня у тебя будет возможность понаслаждаться не только взваром! — с ехидной улыбочкой пообещал я. Стараясь удерживать ее внимание на себе, чтобы у нее не пропало радужное настроение из-за кривых улыбок, промелькнувших по губам старших аресс, и горьких взглядов, которые они старательно прятали за густыми ресницами: — Во-первых, сладкий сон на куче еловых лап частенько прерывает храп окружающих…
— Я не храплю! — возмутилась Найта, а потом, увидев, что все взгляды скрестились на ней, смутилась.
— … утренняя роса на лице и всем, что не прикрыто плащом, радует как-то не очень. Особенно в самом начале лета…
Тут все, кроме арессы Тинатин, опять ушедшей в себя, очень похоже поморщились.
— … а предрассветная свежесть заставляет
— Арр Нейл… — сразу после этих слов подала голос ар Лиин-старшая. — Что у нас с соблюдением правил этикета во время перехода по лесу?
— На мой взгляд, чем меньше в походах лишних телодвижений и слов, тем удобнее.
— Тогда… нормы приличия, конечно, вещь хорошая, но, может быть, имеет смысл взять и сдвинуть все кучи лапника в одну? Ну, или хотя бы в две. А то ведь действительно замерзнем!
Ее предложение было принято более чем благосклонно, поэтому все следующее кольцо я с большим интересом наблюдал весьма познавательное представление под названием «борьба женских страхов с их же принципами в глухом ночном лесу». Так как очень хотел понять, смогут ли эти четыре дамы ужиться вместе.
Первым делом они выяснили, где именно буду спать я. Это было вполне логичным, ибо я был главой рода и единственным мужчиной в отряде, а значит, мои желания должны были учитываться первыми. Когда я сказал, что выбрал для себя правый край «большого ложа», они начали переглядываться. Вернее, обе хейзеррки и аресса Тинатин одновременно посмотрели на обладательницу второго по весу статуса в иерархии отряда — на Майру. Ведь у нее было минимум два варианта выбора места — рядом со мной, как самой приближенной ко мне личности, либо по другую сторону ложа, как лица, обязанного брать на себя ответственность сразу после меня.Ключница тут же изъявила желание спать рядом. Причем я был уверен, что она рассматривала возможность лечь с другого краю, но решила, что беречь меня от соседства с абсолютно чужими женщинами куда важнее, чем их охрана от непонятно каких опасностей.
С тремя последними местами определялись куда дольше. Вэйль, как самая юная и больная, пробуждала в старших арессах материнский инстинкт, поэтому они, переглянувшись, единогласно решили уложить ее посередине. А потом начали играть в гляделки: Найта откровенно побаивалась ночного леса, и при этом недостаточно хорошо меня знала, чтобы спать пусть и через одного человека, но все-таки рядом. Ар Лиин-старшая, наоборот, предпочла бы лечь ко мне поближе. Но чувствовала страх моей «родственницы» перед темнотой и помнила условия заключенного нами договора, поэтому была готова на любые уступки, лишь бы я не расценил ее поведение, как нарушение данного слова. Поэтому, поняв, что мать Вэйлиотты никак не определится с решением, Тинатин сделала вид, что жаждет спать с краю, и кинула на выбранное место свой плащ.
Такое стремление идти друг другу навстречу мне понравилось, поэтому натягивать бечевки со сторожками я отправился с легкой душой. А когда вернулся и обнаружил, что следы поздней трапезы убраны, а все дамы, кроме самой юной, смиренно ждут, пока я дам команду ложиться, почувствовал, что меня окончательно отпустило…
…Ночь тянулась, как еловая смола в руках любопытного мальчишки. Сначала Вэйлиотте приснился какой-то кошмар, и она, негромко вскрикнув во сне, перебудила только-только задремавших старших. Чуть позже забеспокоились лошади. И я, накрыв сладко спящую Майру своим плащом, отправился шарахаться вокруг лагеря. Целую стражу вслушивался в ночь и пытался понять, что же встревожило животных. Увы, так и не разобрался. Поэтому, как только лошади угомонились, вернулся обратно и лег.
Только прикрыл глаза, проснулась Тинатин. Перебравшись к почти прогоревшему костру, она долго грела зябнущие руки над еле тлеющими углями и, кажется, тихо плакала. На ложе вернулась под утро. Но, забравшись под плащ, продолжила изредка вздыхать. И заснула перед самым рассветом. А когда я, наконец, перестал за нее волноваться и позволил себе задремать, открыла глаза Майра.
Привыкшая вставать ни свет ни заря, и поэтому просыпающаяся мгновенно, девушка сразу же сообразила, что спит не дома. Ничуть не застеснявшись того, что лежит, обнимая меня за шею и закинув ногу на мое бедро, позволила себе немножечко полениться. А потом выбралась из-под плащей и на цыпочках двинулась к тем кустам, за которые я распорядился ходить до ветру.