Эвкалипт
Шрифт:
Так вот, хочешь послушать про это или, может, лучше про мистера Клема Саклера, у него еще перхоть была? Клем Саклер, рыжебровый коротышка, жил в одном из примыкающих друг к другу одноквартирных домиков в Дарлингхёрсте. Ну, не то чтобы в одиночестве.
Эллен давно решила, что помогать рассказчику не станет — пусть и не надеется! Нагота возвела девушку на недосягаемую высоту.
— В послевоенной Австралии, когда шляпы носили как мужчины, так и женщины, вошло в обычай устраивать в садике за домом вольер с пташками, а если уж не вольер, так на заднем крыльце всенепременно стояла клетка с оглушительно орущим попугаем. Со временем эта мода — довольно-таки спорная! — сменилась одержимостью
Клем Саклер держал канареек. В определенные часы десятки пернатых крошек порхали и распевали в клетках в разных комнатах дома. Их аж с тротуара слышно было. Едва вернувшись с работы — а работал Клем Саклер на железной дороге, — он подсыпал пташкам корма, подливал воды в поилки, а отдельных счастливчиков порою выпускал полетать. Вот такую жизнь вел Клем Саклер.
Задержав на миг придирчивый взгляд на одном из пальчиков ног собеседницы, незнакомец продолжил:
— Как заводчик, Саклер пользовался некоторой известностью среди знатоков. На протяжении многих лет он пытался вывести белую канарейку. Все свои надежды он возлагал на избалованного, гиперактивного самца — серого с желтоватыми проблесками. В слоях его оперения Саклер усмотрел проблеск белизны. Все прочие канарейки были зелеными либо желтыми и жили по нескольку штук в клетках на передней спальной террасе, где жалюзи открывались на заросли красного жасмина; а в кухне клетки громоздились одна над другой, точно миниатюрные небоскребы. Всего птиц было, надо думать, десятков пять-шесть.
Серый самец занимал отдельную клетку с собственным зеркальцем, и стояла эта клетка в спальне Саклера на втором этаже.
Незнакомец провел пальцем по стопе девушки, и Эллен счастливо заулыбалась. Вы только представьте себе — много-много крохотных пташек!
Однажды летним вечером Саклер вернулся домой усталый как собака. Как всегда, он поднялся наверх и открыл клетку, чтобы серый птах полетал, поразмял крылышки. Затем Саклер рухнул на постель и уставился в потолок. Потолок неплохо бы побелить… Дом на глазах разваливается! Саклер провел языком по верхним зубам. Коротко и фальшиво просвистал несколько нот — этой привычкой он обзавелся за годы и годы в канареечном обществе. Воистину жизнь его (во всяком случае, последние десять лет) поделена на множество крохотных фрагментиков, и все это — мелкие пташки, а пташки обезличены и ко всему равнодушны, занимает их только еда да чириканье. Да, жизнь его, похоже, строится по шаблону. И в фокус как-то не собирается.
Для «канарейковеда» это явилось настоящим открытием.
Саклер встал, поднял ставни — должно быть, в полусне. Едва почуяв дуновение ветерка, он хрипло закричал и захлопнул окно — но поздно. Серая канарейка, порхавшая по комнате, не упустила своего шанса: нырнула в щель уже закрывающегося окна, едва не прищемив крылышки, — и улетела.
Саклер бросился на балкон: птичка как сквозь землю провалилась. Саклер кубарем скатился вниз по лестнице и забегал по улице туда-сюда: прищурившись, всматривался в сточные канавы да заглядывал под машины и в тесные палисаднички — в этой части Сиднея их бетонируют, а после загромождают старыми мотоциклами.
В течение последующих нескольких дней Саклер ходил по улицам, стучался в двери, искал во всех мало-мальски подходящих местах. Оставил объявление в витрине засиженной мухами кулинарии, где обычно покупал сигареты. Спустя неделю заводчик уже спрашивал себя, а знает ли он вообще хоть что-нибудь о привычках канарейки. Он начал понемногу смиряться с потерей. Может, птичку кошка сцапала…
Незнакомец зевнул. Ну и широченная же пасть, непроизвольно
Однажды в пятницу вечером мистер Клем Саклер шел домой от Кингз-Кросс. Было темно. Неподалеку от его улицы в рядах одноэтажных домов горел свет: люди сидели за столами либо расхаживали по комнатам. Одно из окон частично загораживали ветви дерева. Сперва Саклеру подумалось было, что мимо стремительно пронесся крылан — в Восточном Сиднее и в Дарлингхёрсте их видимо-невидимо; но нет, это в белой комнатке что-то мелькнуло. За пианино сидела женщина; она заиграла — и блик запорхал снова, стремительно закружился по гостиной в лад музыке, а потом плавно спикировал на плечо к женщине. Саклер шагнул к окну. Он глазам своим не верил.
Женщина встала, повернулась спиной. Тонкая талия, стянутые в пучок волосы. Женщина вышла из комнаты — да-да, с потерявшейся канарейкой на плече.
Саклер направился прямиком к парадной двери и собирался уже позвонить.
Блестел отполированный медный колокольчик. Коврик под дверью был того же песочного оттенка, что и брови заводчика. В двух громадных кадках цвели камелии. На окнах висели опрятные занавесочки.
Под колокольчиком — табличка: «ХЕЙДИ КЕРШНЕР, УРОКИ ФОРТЕПИАНО».
На следующее утро Саклер возвратился. Еще за несколько домов он услышал звуки фортепиано. Казалось, музыкантша играет, не умолкая. Саклер поглядел в окно: женщина сидела рядом с учеником, указывая в ноты и наглядно демонстрируя, что не так. На глазах у хозяина серая канарейка слетела к ней на плечо.
Саклер ушел. Необходимо было все как следует обдумать. Ему стукнуло сорок восемь.
Всякий раз, как он возвращался к тому дому, его птичка сидела у пианистки на плече. Наконец он позвонил в дверь. В костюме только-только из химчистки, при галстуке — все, как полагается. И в тот же день он уже сидел рядом с мисс Кершнер и постигал азы фортепианной игры.
А узнала ли его серая канарейка? Птичка упорно льнула к мисс Кершнер, а на бывшего хозяина поглядывала просто-таки неприязненно! Канарейки обожают всевозможные музыкальные ритмы, объясняла ему пианистка — это ему-то, общепризнанному эксперту по канарейкам! Канарейкам даже Бах по душе, улыбалась она. Она заиграла начало фуги, и на глазах у Саклера его птичка принялась носиться по комнате, а затем вновь вернулась на плечо к мисс Кершнер.
Очень скоро Саклеру полюбились ее характерный акцент и ее серьезное отношение ко всему, имеющему отношение к музыке; когда на пианистку нежданно-негаданно накатывала детская веселость, он себя не помнил от изумления.
Спустя два месяца уроков фортепианной игры птичка наконец-то опустилась к нему на плечо. К тому времени Саклер уже овладел гаммами и с потрясающей неуклюжестью осваивал простейшие мелодии. Наставница его отличалась безграничным терпением.
По-прежнему полуодетая, Эллен блаженно задремывала. Оно всегда так бывало — ежели сидишь под деревом да слушаешь рассказы. Девушка сознавала, что улыбается.
— В ту пору, — продолжал между тем незнакомец, — заводчик канареек едва ли не всякий день имел возможность любоваться безупречной белизной рук и плеч мисс Кершнер. — Он словно ненароком взялся за локоток Эллен. — За всю свою жизнь Саклер не видывал такой кожи — такой гладкой и нежной, что руки пианистки сливались с клавишами слоновой кости. Он просто глаз не мог оторвать от ее обнаженных рук. Чуть прикусишь зубами, — молодой человек откашлялся, — и след на всю жизнь останется.
— Я слушаю, — отозвалась Эллен.