Эволюционизм. Том первый: История природы и общая теория эволюции
Шрифт:
Понятно, что подобная позиция означает лишь изящный уход от вопроса об универсальности, о всеобщности эволюции. За этим уходом стоит все же совершенно определенный ответ, только публично не афишируемый: мы не знаем, что существует за пределами чувственного начала наших представлений, и не можем этого знать. Такая позиция получила в истории философии название агностицизма, который в марксистской традиции характеризовался как стыдливый материализм. Мы не разделяем фанатического, агрессивного отношения марксизма к религии, приведшему к подавлению свободы совести и репрессивному насаждению атеизма. Не разделяет его и Моисеев.
«Относясь с глубоким уважением к любым искренним убеждениям, – замечает он, – я полагаю и воинствующий
Нам незачем стыдиться своего эволюционизма. Напротив, мы гордимся им и верим в его колоссальные возможности для интеллектуального обеспечения гуманистического развития инновационного общества. Стыдливый эволюционизм не может быть универсальным. Это эволюционизм локальный, ограниченный естественнонаучной методологией и эмпирией. Универсальный же эволюционизм возводит во всеобщность всю систему человеческих знаний о мире и практических отношений с этим миром. Он опирается не только на естествознание, но и на всю систему гуманитарных наук, включая теорию и историю религий, воспроизводящую эволюцию религиозно-мифологической картины мира, на эволюционное объяснение истории человеческих обществ, на эволюционную экономику, политологию, логику, этику, эстетику, лингвистику, педагогику, искусствоведение и так далее.
Мы не просто нигде не находим ничего сверхъестественного, кроме как в мифологизирующем мышлении, подстегиваемом соответствующей психологической установкой. Универсальный эволюционизм как целостное, системное, научно обоснованное мировоззрение вполне доказательно исключает самую возможность сверхъестественного как основы мифологического мировоззрения и утверждает происхождение абсолютно всего в мире посредством эволюции, и только эволюции. Универсально-эволюционное миропонимание зиждется на всем многообразии наших знаний, тогда как религиозное миропонимание – на многообразии мифологических представлений, также подверженных последовательной эволюции, но жестко ограниченных символом веры. Религиозно-мифологическое и научно-эволюционное миропонимание обладают совершенно разной гносеологической природой, их невозможно совместить на научной почве, их можно только разграничить, развести, что и осуществляется в процессе секуляризации и обращает их в предмет свободного выбора. Всякая попытка рассмотрения Бога как гипотезы кощунственна с религиозной точки зрения и несостоятельна с точки зрения научно-эволюционной. Научный креационизм также невозможен, как кентавр или химера, обретшие «виртуальную» реальность в древнегреческой мифологии.
Универсальный эволюционизм Н. Моисеева базируется прежде всего на признании системности, взаимной связанности всего со всем. «В основе той схемы, которую я называю универсальным эволюционизмом, – поясняет Моисеев, – лежит «гипотеза о суперсистеме». Вся наша Вселенная представляет собой некую единую систему – все ее составляющие между собой связаны» (Там же). Он рассматривает это положение как результат эмпирического обобщения, поскольку в нашем опыте ему ничто не противоречит. Таким образом, Моисеев рассматривает универсальный эволюционизм как основанный на гипотезе о суперсистеме, т. е. признании всеобщей взаимосвязи явлений. Преимущество гипотезы суперсистемы он видит в том, что «любые гипотезы о несистемном характере Вселенной непроверяемы в принципе, они не могут изменить следствий из гипотезы суперсистемы и поэтому на основании принципа Оккама должны быть отсечены» (Там же, с. 6).
Понимая, что к системности Вселенной и всеобщей взаимосвязи явлений
Н. Моисеев пытается объяснить это, опираясь на близкую ему естественнонаучную почву. Прежде всего, он переносит на неживую материю механизм действия дарвиновской триады: изменчивость, наследственность, отбор. Моисеев даже не уточняет, что наследственность можно рассматривать вне жизни только как преемственность, поскольку наследуемость как таковая в неживой природе отсутствует. Дарвиновские механизмы он считает наиболее простыми, поскольку он, видит в них проявления однозначной детерминации. К классу дарвиновских механизмов он относит механические взаимодействия.
«Поскольку в окружающей нас реальности, – рассуждает Моисеев, – все и всегда подвержено действию случайностей и неопределенностей, то даже в случае процессов дарвиновского типа нельзя говорить о полной детерминированности. Можно лишь видеть тенденции, если угодно, «каналы эволюции». Примерами подобных процессов являются процессы селекции животных или движение космического аппарата. Этими свойствами обладает множество процессов, с которыми мы имеет дело в повседневной жизни и которые позволяют нам как-то предвидеть результаты наших активных действий и делать их целенаправленный выбор. Таким образом, механизмы дарвиновского типа являются основой сознательной деятельности человека» (Там же, с. 7).
Насколько правомерно такое смешение дарвиновской теории с механистическим детерминизмом, проблемой «канализации» эволюционных процессов и детерминацией человеческой деятельности, пусть судит читатель. Определенное рациональное зерно в их сближении есть, ибо все они суть проявления движения на макроскопическом уровне материи. Но они представляют принципиально различные формы движения, а соответственно, и совершенно различные по своему действию механизмы. Отбор действует и в неживой природе, но совершенно по-другому, чем в борьбе за существование активно стремящихся к выживанию организмов. То же можно сказать и об изменчивости и наследственности. Дарвиновские механизмы не проще, а сложнее физико-механических.
Другим типом механизмов эволюции, выделяемых Моисеевым, являются процессы, которые он называет бифуркационными. Действие таких процессов, как подчеркивает Моисеев, принципиально непредсказуемо. При описании таких механизмов Моисеев ссылается на Леонарда Эйлера и Анри Пуанкаре, предложивших математическое описания бифуркаций, но совершенно не принимает во внимание многочисленные и получившие широкую известность работы создателя синергетики Германа Хакена. По-видимому, Моисеев был в этот период с ними незнаком или знаком понаслышке, поскольку свою концепцию универсального эволюционизма он связывает с теорией самоорганизации. Не был он знаком, по-видимому, и с теорией неравновесной термодинамики Ильи Пригожина, поскольку, упоминая далее второй закон термодинамики, он совершенно не касается интерпретации этого закона в термодинамике открытых систем, хотя и приходит к выводам, сходным с выводами Пригожина.
Бифуркационные механизмы, согласно Моисееву, в отличие от дарвиновских, присущи эволюции сложных систем. Чем сложнее система, тем больше возникает в ней бифуркационных переходов, т. е. явлений быстрой и коренной перестройки характера развития системы. Бифуркационные механизмы являются выражением стохастичности мира. Они определяют непредсказуемость и необратимость эволюции (Там же, с. 8). Действительно, чем сложнее система, тем менее прямолинейно она реагирует на внешние воздействия. Но утверждение о связи сложности системы с ее предрасположенностью к бифуркационным переходам довольно спорное.