Эволюция Кэлпурнии Тейт

Келли Жаклин

Ламар объявил:

– Хочу подтянуться по геометрии.

Он целыми днями носился по дому, измеряя углы новым стальным транспортиром.

Сэм Хьюстон сказал:

– Лула Гейтс не позволяет мне нести её книжки после школы, поэтому я обещаю провожать Эффи Престон, даже если она тоже не захочет. Клянусь, так и будет.

Смех и крики «ура!».

Гарри – следующий. Но он только улыбнулся.

– Это секрет.

Общий протест. Так нечестно.

– Скажи нам, Гарри, – попросила я. – Тайное обещание не считается.

Наконец он согласился, наверно, чтобы отстали, и, глядя на маму, промямлил:

– Хочу прилежно учиться, чтобы поступить

в университет.

Мама просияла; этого он и добивался. Уверена, совсем не это его заветное желание, просто он хочет задобрить маму. Что же у него на уме? Подозреваю, что Ферн Спитти.

Мама пожелала, чтобы все дети до единого ходили в церковь не реже двух раз в неделю. В рядах этих самых детей было немало охов и ахов, но спорить с мамой никто не решился.

Папа обещал перестать жевать табак. Дома жевать табак ему не разрешали, вот он и решил, что ежедневное мучение перед парадной дверью – надо же выплюнуть – перевешивает наслаждение на работе. Мама с довольным видом потягивала шипучку.

Мы все немножко поприставали к дедушке, но он не рассердился и весело начал:

– В моём возрасте поздно загадывать. Раньше надо было думать. Но есть одна вещь…

Я ломала голову. Улучшить наш новый вид? Перегнать наконец что-нибудь путное из пекана? Невозможно догадаться.

– Я хочу прокатиться в авто-мобиле. Слышал, в Остине есть один.

– Это же ужасные машины! – воскликнула мама. – Такие опасные! Говорят, они могут взорваться в любую минуту. А заводной ручкой недолго и руку сломать!

Дедушка только мечтательно улыбался.

– Ну и что?

Он как будто глядел вдаль, но я знала – он смотрит в будущее.

Оставалось ждать ещё час. Мама и папа негромко разговаривали, дедушка курил сигару и читал журнал Национального географического общества, мы с братьями то упрямо таращили глаза, то вдруг проваливались в глубокий сон. Наконец – наконец-то – часы пробили полночь. С последним ударом на улице началась какофония звуков: весь город колотил по кастрюлькам и сковородкам. Мы взялись за руки, встали в круг и спели «За дружбу старую – до дна!». Много непонятных слов, зато музыка чудесная. Я вглядывалась в родные лица, вспоминала всё, что принёс прошлый год. Вот мама и папа – держатся за руки, усталые и счастливые. Мамины виски посеребрила седина – как я раньше этого не замечала? Вот Гарри – высокий, красивый, держится с достоинством. Настоящий джентльмен в безукоризненном воротничке и галстуке. Вот Сэм Хьюстон и Ламар. Вот Тревис с котом на руках. Сал Росс зевает, а Джей Би, самый младший, едва стоит на ногах, но храбро решил увидеть Новый год.

И дедушкин бас вливается в печальную, нежную мелодию. Седая борода блестит в свете камина. Мы чуть не разминулись в этой жизни, дедушка и я. Он – мой самый главный подарок.

Шум за окнами утих, песня допета. Все, кроме мамы с папой, отправились спать. Родители остались посидеть ещё немножко.

Я надела самую тёплую красную фланелевую ночную рубашку и нырнула в постель. Добрая Сан-Хуана не забыла про грелку, простыни согрелись. Я собиралась полежать немного перед сном и заново оценить события своей жизни. Этим и полагается заниматься, когда начинается новый век, не так ли? Кажется, я заснула в ту же минуту, так что необходимость всё разложить по полочкам мне, наверное, просто приснилась.

Глава 28

1900 год

Действие климата на первых порах может показаться совершенно независимым от борьбы за существование;

но, поскольку климат уменьшает количество пищи, он вызывает самую жестокую борьбу между особями…

Я проснулась от страха. Дыхание перехватило. Я нутром чуяла – что-то не так, ночью произошла катастрофа. Лишь через несколько секунд я поняла, в чём дело. И в доме, и за окном царила полная, неправдоподобная тишина. Кажется, весь мир хорошенько упаковали и куда-то отправили. Что случилось? Конец света всё-таки наступил? Что теперь – падать на колени и молиться? И восход какой-то неправильный. Через занавески пробивается скорее не свет, а отсутствие света. Все предметы в комнате кажутся тусклыми и серыми.

И тут залаял Аякс. Залаял и сразу же замолчал, но я поняла, что звуки не исчезли, хотя и сделались глухими и тусклыми, как свет.

Я почти забыла о страхе, когда поняла, что ужасно хочу писать. Ненавижу писать на горшок. Но снаружи поджидает какой-то непонятный ужас. Я хорошенько обдумала эту возможность. Нет, если уж встречаться с чудовищами, гораздо лучше сначала пописать. С другой стороны, фарфоровый ночной горшок, наверно, очень холодный, просто ледяной. Я взвесила все обстоятельства, нащупала под кроватью горшок, присела и ухитрилась пописать, не прикасаясь к нему. Так-то лучше. Теперь и чудовища не страшны.

Я решительно направилась к окну. Расправила плечи, как солдат на параде, глубоко вдохнула и отдёрнула занавеску.

Идеально-ровное белое одеяло накрыло траву, деревья, улицу. Всюду, куда хватало глаз, расстилалось сплошное, нетронутое, неподвижное белое покрывало. Это он! Снег. Что же ещё? Конечно, снег.

Это не конец света. Скорее, начало.

Я оглядела комнату. Привычные предметы в странном освещении: стеклянный ящичек с гнёздышком колибри, Дневник в красной обложке, коллекция бабочек.

Я влезла в пуховые тапочки, натянула тёплый халат прямо на ночнушку. Обошла скрипящую половицу, осторожно открыла дверь, но она всё равно громко скрипнула в тишине. Прежде чем спуститься, подождала, не выглянет ли кто. Ни звука. Вот и хорошо.

Весь снег – только для меня.

Я вышла на веранду. Поплотнее запахнула халат. Неужели может быть так холодно? Я глубоко вдохнула. Воздух резал, как нож. Изо рта вырвалось облачко пара. Я попыталась его схватить, но не успела, облачко растаяло. Тишина вокруг. Слышно только, как воздух со свистом вырывается из лёгких да как колотится сердце. В серебристом небе не видно птиц, на деревьях нет белок, нет ни собак, ни опоссумов. Куда исчезло всё живое? Безжизненный пейзаж кажется одновременно и прекрасным, и зловещим.

Вдруг из-за дерева показался молодой койот. Он мягко поднимал каждую лапу и стряхивал снег, прежде чем осторожно поставить её обратно. Шаг, взмах, пауза… шаг, взмах, пауза… И на морде написано такое отвращение, что я расхохоталась. Он вздрогнул, заметил меня, и, клянусь, ему тоже стало смешно. Он медленно повернулся и пошёл обратно, стараясь ступать след в след. Так же – шаг, взмах, пауза.

Ну если койот может пройти по снегу, то и я смогу. Я начала спускаться с крыльца. Снег оказался рыхлым, а не твёрдым, как лёд. Он поддавался под ногами и скрипел при каждом шаге. Тапки сейчас же промокли, пару раз я поскользнулась и чуть не упала, но всё это ерунда. Я протоптала дорожку вниз по ступенькам и оглянулась на свои следы. Они на глазах превращались в лужицы с водой. Предо мной расстилался нетронутый снег. Смею ли я нарушить это совершенство? Осквернить его своим присутствием?