Эволюция всего
Шрифт:
В странах с процветающей торговлей гораздо меньше насилия, чем там, где торговля ограничена. Разве Сирия страдает от неумеренной торговли? Или Зимбабве? Или Венесуэла? А Гонконг, Калифорния или Новая Зеландия мирно развиваются, потому что держат торговлю под контролем? Я однажды присутствовал на выступлении Пинкера в Лондоне и был поражен той страстностью, с которой он отвечал одному из присутствовавших, утверждавшему, что извлечение прибыли – одна из форм насилия. Пинкер привел пример из собственной биографии. Его дед родился в Варшаве в 1900 г., эмигрировал в Монреаль в 1926 г. и там работал на швейную компанию (в Польше семья занималась изготовлением перчаток), был уволен во время Великой депрессии, а затем вместе с женой шил дома галстуки. В конечном итоге они накопили достаточно денег, чтобы организовать маленькую фабрику, которой управляли до самой смерти. Да, дед извлек из этого дела небольшую выгоду (что позволило им с женой поднять на ноги мать Пинкера и ее братьев) и в жизни не обидел даже мухи. Торговлю невозможно сравнивать с насилием.
В книге «Буржуазные добродетели» Дейрдре
Почему же обычно считается (особенно среди преподавателей и религиозных лидеров), что торговля – причина бед, а не улучшений? И чем активнее мы развиваем экономику и «капитализм», тем более эгоистичными и беспечными мы становимся? Эта точка зрения распространена так широко, что даже заставляет некоторых людей (вопреки реальности) полагать, что уровень насилия в обществе растет. Как заметил папа римский Франциск в апостольском обращении Evangelii Gaudium («Радость Евангелия») в 2013 г., «разнузданный» капитализм сделал бедных нищими и обогатил богатых и является причиной того, что в мире «усиливаются неуважение к ближнему и насилие». Что сказать? Это еще одно ошибочное общепризнанное суждение. В обществе наблюдается спад насилия, а не подъем, и наиболее отчетливо он проявляется в странах с наименее «обузданным» капитализмом. По данным на 2014 г., десять стран с самым высоким уровнем насилия – Сирия, Афганистан, Южный Судан, Ирак, Сомали, Центральная Африканская Республика, Демократическая Республика Конго, Пакистан и Северная Корея – характеризуются самым слабым уровнем развития капитализма. Десять самых мирных стран – Исландия, Дания, Австрия, Новая Зеландия, Швейцария, Финляндия, Канада, Япония, Бельгия и Норвегия – относятся к разряду стран с самым развитым капитализмом.
Причина, по которой я так подробно описываю мнение Пинкера о теории Элиаса, заключается в том, что это полностью эволюционный аргумент. Даже если Пинкер верит в заслуги Левиафана (государственной власти) в снижении уровня насилия, он понимает, что политика в одинаковой степени пытается отразить изменение восприятия людей и изменить их восприятие. Кроме того, власть ограничивает насилие непреднамеренно: ее цель – не цивилизация, а монополизация. Здесь мы наблюдаем расширение теории Адама Смита, использующее его исторический способ мышления и подтверждающее эволюцию восприятия морали, склонности к насилию и подлости. Эти человеческие качества эволюционируют спонтанно, а не потому, что кто-то отдает соответствующие распоряжения. Моральный кодекс возникает сам и постоянно изменяется. Конечно же, он может изменяться и в сторону усиления насилия, и время от времени так и происходит, однако в целом он движется в сторону ослабления агрессии, о чем подробно и доказательно пишет Пинкер. В целом за последние 500 лет в Европе и в большинстве других стран люди постепенно стали менее жестокими, более толерантными и моральными, хотя и не отдают себе в этом отчета. Мы узнали об этом только тогда, когда Элиас обратил внимание на эту тенденцию, а более поздние историки документально ее подтвердили. Это происходит с нами, но мы процессом не управляем.
Удивительный факт, о котором многие забывают, заключается в том, что в англосаксонских странах живут по законам, не установленным государством. Британские и американские законы исходно возникли на основе общего (прецедентного) права – неписаных законов этики. Другими словами, в отличие от десяти заповедей или большинства законов статутного права, общее право возникло и развивалось на основании прецедентов и исков. Оно «эволюционирует шагами, а не конвульсивными прыжками, но и не стоит на месте», как выразился ученый-юрист Алан Хатчинсон. «Это постоянная работа – незаметная, динамичная, беспорядочная, продуктивная, провокационная и происходящая снизу вверх». Писатель Кевин Уильямсон напоминает нам об этом удивительном обстоятельстве: «Самая успешная, практичная и замечательная юридическая система в мире не имеет автора. Никто ее не составлял, никакой великий гений юриспруденции над ней не работал. Она возникала путем итераций и эволюции, как возникает язык». Уильямсон пишет, что попытки заменить прецедентное право рациональным законом напоминают попытки создать в лаборатории улучшенный вариант носорога.
Судьи постоянно меняют прецедентное право, изменяя правовую теорию в соответствии с обстоятельствами. В новой ситуации другие судьи приходят к другому заключению, и в результате происходит некое благородное соревнование, поскольку последующие суды могут выбирать ту или иную линию поведения. В этом смысле прецедентное право основано на естественном отборе.
Прецедентное право – продукт англосаксонской традиции; оно в основном практикуется в бывших британских колониях или в странах, находившихся под британским влиянием, таких как Австралия, Индия, Канада и США. Это прекрасный пример спонтанно установленного порядка. До нормандского завоевания в различных районах Англии применялись разные законы и порядки. Но после 1066 г. судьи сформулировали прецедентное право, основанное на правилах, утвердившихся в разных частях страны, которое подразумевало возможность апелляции к монарху. Сильные короли из рода Плантагенетов, такие как Генрих II, стандартизировали закон, чтобы
В рамках прецедентного права элементы, необходимые для доказательства преступления, например убийства, описываются прецедентами, а не определяются законом. Для обеспечения согласованности судьи исходят из элементов дел, рассмотренных судами более высокой инстанции. Напротив, в рамках статутного кодекса законы и правила изначально предусматривают все возможности и роль судей гораздо более ограничена. Старые дела могут служить разве что слабыми направляющими. В рамках статутного права при судебных разбирательствах судьи скорее выступают в роли исследователей, тогда как их коллеги по прецедентному праву действуют в качестве арбитров между сторонами, представляющими свои доказательства.
От вас зависит, какую систему считать более предпочтительной. Джереми Бентам [9] утверждал, что прецедентному праву не хватает целостности и рационализма, и называл его хранилищем «мыслей мертвецов». Основатель Школы общественного выбора экономист Гордон Таллок видел недостатки прецедентного судопроизводства в двойных затратах, неэффективных способах выявления доказательств и разорительной судебной активности.
Сторонники прецедентного права отвечают, что статутное право, допускающее высшую власть государства и тенденцию в приказном порядке решать то, что не определено законом, в меньшей степени способствует развитию свободы в обществе. Фридрих Хайек [10] предположил, что прецедентное право в большей степени, чем статутное, способствует экономическому прогрессу, поскольку в меньшей степени зависит от власти и лучше реагирует на общественные изменения. По его мнению, именно эта правовая система, как и рынок, привела к спонтанному установлению порядка в обществе.
9
Джереми Бентам (1748–1832) – английский юрист, видный теоретик политического либерализма, родоначальник утилитаризма. Прим. пер.
10
Фридрих фон Хайек (1899–1992) – австрийский экономист и философ, сторонник либеральной экономики и свободного рынка; лауреат Нобелевской премии по экономике (1974). Прим. пер.
Многие трения между Великобританией и Европейским Союзом связаны с различиями между британской традицией «восходящего» законотворчества и «нисходящей» континентальной версией. Член Европейского парламента Даниэль Ханнан часто напоминает своим коллегам о либеральной стороне прецедентного права: «Удивительно и замечательно, что закон установлен не государством, а народом и что даже король и его министры должны были ему подчиняться».
Конкуренция между этими двумя традициями играет положительную роль. Однако я хочу подчеркнуть, что закон вполне может складываться спонтанно, а не обязательно должен кем-то создаваться. Для многих людей это оказывается неожиданностью. Они почему-то подсознательно предполагают, что законы всегда кем-то изобретаются, а не рождаются самопроизвольно. Экономист Дон Будро писал: «Влияние закона так широко, его детали столь многочисленны и разнообразны, а положения столь часто изменяются, что популярный миф о том, что закон представляет собой свод установленных и поддерживаемых государством правил, становится все более и более абсурдным».
Однако не только прецедентное право эволюционирует путем повторов, вариаций и отбора. Даже гражданское право и толкование конституции подвержены изменениям, одни из которых сохраняются, а другие нет. Решения по поводу того, какие изменения следует сохранить, а какие отбросить, принимают вовсе не всеведущие судьи. Но решения эти далеко не случайные: они являются предметом отбора. Как считает ученый-юрист Оливер Гуднау, это позволяет объяснять законотворчество с эволюционной точки зрения. Такие движущие силы, как «божественный промысел» или «стечение обстоятельств», являются внешними, тогда как эволюция – «внутренняя сила, действующая по законам нашего времени и пространства».
Глава 3. Эволюция жизни