Евпраксия
Шрифт:
В это время, ближе к зиме 1096 года, к византийской столице подтянулись рыцари во главе с двумя де Бульонами и другими герцогами. Император Комнин, опасаясь захвата и разграбления города, предложил им достаточно выгодные условия договора о дружбе и ненападении. Западные воины разругались между собой (брать Константинополь или не брать?) и едва не разодрались, но потом согласились с греками. «Братья-православные» брали на себя материальную часть — обеспечивать «братьев-католиков» провиантом, фуражом, медицинскими препаратами и кораблями.
Накануне отъезда из Павии Паулина вышла проститься со смотрителем зверинца Филиппо. Он пытался её обнять и поцеловать, но она отстранилась со словами:
— Поздно, дорогой. Не судьба нам быть вместе. Разбежались наши, как говорится, стежки-дорожки.
Итальянец бубнил:
— Ты скажи только слово, милая Паола, — мол, поедем вместе, я согласна быть твоей супругой! И клянусь, всё брошу — клетки, королеву, Павию, Италию — и отправлюсь следом. В Венгрию так в Венгрию. Мне всё едино. Лишь бы не расставаться.
— Ишь какой горячий! — улыбалась немка. — Ублажил пылкими словами — точно маслом по сердцу...
Но, увы, Филипп, ничего не выйдет. Я тебя не люблю. Хоть убей — ну, ни капельки. Ты хороший человек, верный, добрый друг, но не больше. Не воспринимаю тебя как мужчину.
— Стерпится — слюбится.
— Никогда. Не хочу. Не надо.
Тот опять полез обниматься, но служанка оттолкнула его, подняла палец кверху и взволнованно прошептала:
— Тс-с, не шевелись!
— Ну, пожалуйста, дорогая, ну, хотя бы разик, — стал канючить мужчина.
Женщина безжалостно цыкнула:
— Тихо! Замолчи! Слышишь?
— Что? — не понял слуга. — Ни единого шороха.
— Затаи дыхание... Кто-то пилит, нет?
Неудавшийся жених по-гусиному вытянул шею:
— Да, возможно... Вроде звук пилы. Но откуда? В такое время?
— Вроде бы с конюшни. Что пилить на конюшне в полночь?
— Да, действительно? Непонятно.
— Надо посмотреть, — заявила Шпис.
— Ой, а стоит ли? Разве наше дело — за чужими подглядывать?
— Вероятно, не наше. А вдруг наше? Я, пока не уеду из этого замка, не могу быть ни в чём уверена!
Осторожно, на цыпочках, вынырнули из сада и, стараясь оставаться в тени, избегая отблесков факелов, побежали к боковому входу в конюшню. Через щёлочки заглянули внутрь.
— Что ты видишь? — прошептал Филиппо.
— Ни черта не вижу. Но ведь пилят — явно!
— Явно пилят, да.
— Я зайду. Жди меня снаружи. Позову — приходи на помощь.
— Береги себя.
— Да уж постараюсь...— И она приоткрыла створку дверей.
В темноте освоилась быстро. Увидала, как в дальнем углу полыхает свечка. И как раз оттуда шёл звук пилы.
Аккуратно ступая, подобралась. Выглянула
— Ах, скотина! — не сдержалась немка и, схватив висевшие вожжи, от души протянула незнакомца поперёк спины. — Что ж ты делаешь, пакостник такой?
Тот отпрянул, выронил пилу, обернулся.
Паулина узнала Лотту фон Берсвордт.
Обе женщины стояли друг против друга несколько мгновений. Первой пришла в себя служанка:
— Ну, паскуда, гадюка... Наконец-то Провидение нас свело. Ты сейчас ответишь за свои гнусные делишки.
Наклонившись и взяв пилу, каммерфрау ответила:
— Ну, достань, попробуй. Я сейчас покончу с тобой, а потом доберусь и до хозяйки.
— Не дотянешься. Руки коротки, — заявила служанка.
— Мы сейчас посмотрим...
Медленно ходили вокруг столба, и никто не решался броситься вперёд первой. Просто оскорбляли друг друга.
— Жаль, что Генрих не повесил тебя в Вероне, — говорила простолюдинка. — Мне приходится выполнять чужую работу.
Но дворянка парировала достойно:
— Я в Вероне оказалась на дыбе по твоей милости. И опять же по твоей милости Генрих вздёрнул несчастного дона Винченцо... Ты сейчас заплатишь за это.
— Что ж ты медлишь, фройляйн? Или трусишь, уважаемая белая косточка? Опасаешься моей, чёрной?
— Просто думаю, что тебе отпилить раньше: голову или зад?
— Фу, какие мы грубые! Каммерфрау её величества не должна употреблять такие слова.
— Поучи ещё меня хорошим манерам, быдло!
— Да приходится учить, если вы ругаетесь, как последний конюх! — И, не выдержав, Паулина стеганула её вожжами по лицу.
Берсвордт поскользнулась, но в падении подсекла ей ногу, и служанка упала на спину, в кучу соломы. Лотта воспользовалась этим и набросилась на неё с пилой. Паулина отпихивала от себя железные зубья, а Лотта давила что есть мочи, и металл почти что касался обнажённой шеи противницы. Вот ещё мгновение — и вопьётся в горло... Паулина чувствовала его холод... И, напрягшись, саданула дворянке коленом ниже живота. Благородная дама взвыла от боли и скатилась на бок. А соперница отшвырнула ногой пилу и, насев на дворянку, стукнула её кулаком по лицу.
Берсвордт уклонилась от второго удара и ударила ей подошвой в пах.
Отлетев, Паулина врезалась затылком в деревянный столб и сползла по нему, теряя сознание.
— Вот и всё, — тяжело дыша, прохрипела Лотта. — Дело сделано. Остаётся только отворить дверцу для её души... Пусть летит на волю! — Подняла пилу, встала перед Шпис на колени и с оттяжкой занесла руку, чтобы полоснуть лезвием по горлу.
И свалилась тоже, запрокинувшись на спину.
Это подоспевший Филиппо вырубил её подвернувшимся под руку хомутом. И второй раз огрел, для верности, чтоб не поднялась.