Евпраксия

Антонов Александр Ильич

— Крепче дерева, крепче камня.

— Теперь ударь в мои ладони. — И Анна выставила руки перед Евпраксией. — Ударь же! Правой и левой, правой и левой!

— Но, матушка, тебе будет больно.

— Я стерплю. Ударь же!

Евпраксия вяло ударила правой рукой и совсем неохотно левой. Анна улыбнулась:

— Плохо, родимая, а ты можешь лучше. Ну, ещё раз.

Евпраксия стояла перед, Анной виноватая и жалкая. На глазах у неё появились слёзы.

— Не заставляй, матушка! Не заставляй! — закричала она.

— Ведаю: ты мягкосердная. Но и это нужно одолеть. Ударь же!

И что-то изменилось в лице Евпраксии. Анна пока не знала,

не поняла, но почувствовала: сейчас разразится буря. Да так и было. Княжна знала, что ослушаться матери не следует. Ведь она желает ей добра, жаждает защитить её перед лицом грозящей опасности, а она придёт неизбежно. Однако ударить мать, даже на пользу учению, она не могла. А вот недруга... Недруга она бы попыталась наказать, насколько хватило бы сил ударить, свалить, растоптать. И в её пылком воображении возник образ печенежского князя Акала, который пытался надругаться над её матушкой. Евпраксия стремительно повернулась к истукану увидела в нём ненавистного Акала и с силой, раз за разом нанесла несколько ударов в виски, в шею, под сердце и чуда, где у христианина душа. Пальцы пронзила острая боль, она готова была закричать, но стиснула зубы и продолжала наносить удары по гнёздам, где таились коварные птицы, пока Анна не обхватила её за плечи и не отвела от истукана. Она усадила дочь на скамью, покрытую алым бархатом, и принялась гладить её по голове. Евпраксия плакала, но, как показалось Анне, не от боли в пальцах, в руках, а от внутренней раны, нанесённой ей жестоким расставанием с детством. Княгиня дала дочери выплакаться, растёрла ей пальцы, избавив от боли, и тихо сказала:

— Ты разумница, родимая. Ты прошла муки. И я знаю, на кого ты ополчилась. Так и нужно, только так!

Мать и дочь посидели молча. Им было хорошо. Княгиня подумала, что, может, напрасно затеяла утруждать Евпраксию: не к диким же народам она уезжала. Однако Анну одолели сомнения. Бесспорно, она должна научить дочь защищать свою честь. Что ж, Анне суждено будет узнать, что её дочь окажется среди таких же дикарей без чести и совести, каких и в племенах кочевников мало. И пока Анна решала, нужна ли её дочери иранская магия, Евпраксия сама выбрала путь.

— Матушка, давай начнём с малого. Я пообвыкну, а там и впрягусь.

— Так и будет, — согласилась Анна. — Встанем рядом, я начну, а ты повторяй. Нам только сладиться.

Анна взяла Евпраксию за руку, они встали к истукану. И княгиня нанесла ему лёгкие удары: правой, левой.

— Вот так, легко и точно...

— Исполню, матушка, как сказано.

Нанося удары следом за Анной, Евпраксия повторяла за ней слова: «тут жизнь», «тут сон», «тут похоть». И полетели по кругу две пары красивых и лёгких, как крылья чаек, руте. И ноги их были в затейливых движениях вокруг истукана. Анна посылала свои стрелы точно в цель. Евпраксия то и дело огибалась, ноги спотыкались на ровном месте. Но это её уже не раздражало и не смущало, а забавляло. И пришла весёлость, пришло состояние, в каком её душа пребывала постоянно. Ошибаясь, она смеялась над собой. Анна тоже смеялась от возбуждения. И незаметно она повела игру по своему разумению, всё убыстряя и убыстряя полёт стрел. Наконец она заметила, что с каждым ударом Евпраксия всё точнее находит цель. «Жизнь, сон, зло, страсть» звучали в её устах всё увереннее. Анна следила за каждым движением Евпраксии и вскоре поняла, что у неё всё получится и она овладеет иранским искусством самозащиты. Но Анна сдерживала свою радость, зная, что они пока лишь играют, зная, что

придёт острая боль в руке, придёт усталость, от которой захочется упасть и лежать часами без движения. Всё это надо было пройти и лишь тогда благодарить Бога за то, что вложил в Евпраксию мужество и терпение.

Наступил полдень. Анна это заметила, посмотрев на солнце, поднявшееся в зенит. Пора было отдохнуть. Анна обняла дочь и повела к окну.

— Ты устала? — спросила Анна.

— Да, матушка, — ответила Евпраксия.

— Это хорошо. Тем отраднее будет покой. Да пищи вкусим, потому как голодны. Идём в трапезную. — Обнимая дочь, Анна заметила, что она лишь малую толику покрылась потом. И не удивилась. Ей просто было приятно знать, что дочь, как и она, не потлива.

В трапезной Анну и Евпраксию поджидал князь Вартеслав. Стол был закрыт. Жбан с сытой, принесённый из погреба, отпотел.

— Уж не почивала ли до сей поры, сестрица? — спросил Вартеслав.

— Так и было, — весело ответила Евпраксия, — потому как ночью звёзды с небушка ловила.

— Эка забота! Поди, длани обожгла? Нет бы меня позвала.

Князь и княжна были словоохотливы, и завязалась между ними весёлая беседа.

— И ты поймал бы мне звезду?

— Да уж словил бы. Однако скажи, когда батюшкин наказ приступим исполнять.

— Я уж и забыла какой.

— Ой, лухтишь, Евпракса, ленью одержимая. А кто будет немецкую мову учить?

Анна подумала, что лучше бы после трапезы ею заняться. Тоже не статочное дело. Сказала о том:

— Ты уж, родимая, уважь братика, пока у него душа горит.

— Перечить не буду, матушка, — согласилась Евпраксия. — Не спать же снова до вечерней зари.

И началась для юной княжны другая нелёгкая справа. И занималась она с Вартеславом просторечием, пока солнце к заходу не потянулось. Тут Евпраксия сама позвала Анну в светлицу.

— Матушка, раз уж затеяли потеху, доведём её до конца.

Анна ждала сей миг. А как поднялись наверх, первым делом руки у дочери осмотрела. Она ещё утром подумала ногти немного остричь, пальцам урону меньше будет. А как привела всё в порядок, так вновь наступили часы танца.

— Всё повторяй за мной: силу удара, движение ног. Ошибок не замечай, сами уйдут.

— Запомнила, матушка, — ответила Евпраксия. А упорства ей было не занимать. Она подумала, что чему научится, то за плечами не носить. И ежели придёт беда на чужбине, что ж, она обнажит свой «меч».

И потекли дни. Они мелькали, словно последние льдины на Днепре в половодье — пролетела, и нет. И с каждым днём княжна становилась увереннее в себе, искуснее, сильнее, стремительней. Нет, не прошло даром то, что она ловко лазила по деревьям, что быстро бегала, что дальше сверстников бросала в реку камни. Однажды, уже через две недели со дня приезда в Предславино, когда присели отдохнуть, Анна как-то торжественно сказала:

— Вот ты и научилась оберегать древо девственности. Никто не сорвёт с него ранний плод, ежели ты не позволишь.

А занимались они до этого часу несколько дней тем, что Анна учила Евпраксию, как связывать крылья птице похоти, а если к тому будет нужда, и убивать её в посягателе. Эта наука далась Евпраксии с трудом. Её угнетало смущение от обнажённости того, чему учила мать. Княжна пыталась отбояриться от занятий, но Анна сумела-таки убедить дочь, что сие есть самое главное в том, чем они занимались. Когда же Анна сочла, что дочь способна защитить себя от насилия и надругательства, сказала, как завет: