Евпраксия
Шрифт:
Деди отправился в Форхгейм, но путь был неближний, и он опоздал на съезд князей. Однако через своих людей Деди узнал о всех тайных решениях князей. Они были печальны для императора. Вельможи признали, что союз Генриха IV и Григория VII — прямая угроза их независимости. И Генрих был низложен с королевского престола, который принадлежал ему по праву рождения. Деди вернулся в Верону и сказал своему кайзеру:
— Мой государь, ты уже не король Германии, и тебя зовут на присягу Рудольфу Швабскому?
Генрих держал в руках серебряный кубок и запустил им в маркграфа. Но Деди увернулся и поймал кубок.
— Зачем ты явился предо мной?! Там бы и оставался у Шваба!
— Прости,
Генрих не отозвался на призыв маркграфа. Он ничего не мог противопоставить сплочённым силам князей Германии. У него не было достаточно войска и денег, чтобы нанять новых воинов. Даже приближённым — минестериалам — он не мог выплачивать жалованье, потому как казна была пуста и так продолжалось уже три года. Он ещё держал в руках корону императора, его ещё чтили, но круг подданных, признающих его власть, с каждым годом сужался. И оказался, наконец, мизерным, когда в марте 1080 года папа Григорий VII отказал ему во всякой поддержке в борьбе за королевский престол и вторично отлучил его от церкви. О причине отлучения Деди вспомнит потом и согласится с понтификом в том, что тот поступил по справедливости.
В те тяжёлые весенние дни, когда Генрих попал, казалось бы, в безвыходное положение, судьба в какой раз проявила к нему милость. Неведомо по каким причинам, поговаривали, что был травлен, скончался Рудольф Швабский. Избранный съездом князей Германии единодушно, он так и не поднялся на престол, не вкусил королевской власти. Смерть Рудольфа Швабского словно отрезвила германский народ. По всей Германии прекратились волнения, епископаты и города вновь присягнули на верность императору.
Генрих расправил плечи. Однако, непредсказуемый по характеру, вместо того чтобы благородно править государством, он развязал новую войну. Собрав своих верных минестериалов, он сказал им:
— Я благодарю вас, что не оставили своего императора в беде. Теперь пришёл наш час взять в руки всю полноту власти в империи.
— И что вы намерены делать, государь? — спросил его маркграф Деди.
— Три дня назад ко мне приходил за советом граф Паоло Кинелли. — Генрих показал рукой на молодого черноглазого красавца. — Он говорил, что у него в Риме очень важные дела о наследстве. Спрашивал меня, когда он туда может попасть. Тогда я ответил, что не знаю. Теперь говорю другое: любезный граф Паоло, вы сказали, что в своих имениях можете набрать войско в три тысячи человек, что у брата наберётся больше тысячи, а вам, чтобы войти в Рим, нужно тысяч пятнадцать, что недостающие тысячи воинов будут моими. Да, господа, я объявляю папе римскому Григорию Седьмому войну. И пусть это не удивляет вас, потому как знаете, сколько обид он мне причинил. Я объявляю войну за самодержавие! Я низложу папу и заточу его в монастырь. Я вновь подниму на престол церкви преданного мне и оскорблённого Григорием папу Климента Третьего. Мы наведём в Священной империи порядок и тишину.
В тот день маркграф Деди очень удивился. Он впервые услыхал от императора подобное откровение и подумал, что теперь ему и всем минестсриалам придётся много поработать. К тому же император отдаст им повеление раскошеливаться и добывать деньги, которые потребуются для похода на Рим, собирать под знамёна императора войско.
Однако в скором времени планам Генриха не дано было осуществиться. Обстоятельства вынудили его покинуть Верону и переехать в Кёльн. Вскоре же в императорском дворце появился антипапа Климент и доложил Генриху о том, что маркграф Удон Штаденский
О том, что произошло дальше, маркграфу Деди не хотелось вспоминать. И теперь, покинув Гамбург, маркграф пытался разгадать замыслы Генриха, который скакал, по мнению Деди, неведомо куда и зачем. Но ближе к вечеру на развилке дорог маркграф увидел знакомую ему старую капеллу. Он вспомнил, что эта капелла стоит на пути из Штадена в Кёльн и Гамбург. И маркграф понял, что император направляется в Штаден. Деди был поражён. «Как он может появиться перед лицом графини Гедвиги, которая убеждена, что виновником смерти её супруга есть не только я, но и император», — подумал Деди и на развилке сказал:
— Ваше величество, нам лучше повернуть не направо, а налево.
— Это ещё почему? — гневно сверкнув глазами, спросил Генрих. — Ты же не виноват в том, что Удои напал на тебя. Или за тобой какая другая вина перед Гедвигой?
— Вам это лучше знать, — ответил Деди.
— Верно. Потому я и еду в Штаден, что ни моей, ни твоей вины перед графиней нет.
Маркграф знал, что отговаривать императора бесполезно. Он подумал, что, может быть, Гедвига не забыла всё то хорошее, что объединяло императорский дом и дом Штаденов. Ведь когда-то мать Гедвиги была при матери Генриха, императрице Агиесе, первой дамой. Поэтому будет милосердна к ним. Но, согласившись следовать в Штаден, маркграф не видел надобности делать визит к графине Гедвиге. Подумать только, ведь Генрих больше чем на два месяца оставил войско в Италии, доверив его маршалу Ульриху Эйхштейну и графу Паоло Кинелли, хотя не был уверен в их преданности и они могли переметнуться на сторону папы.
Генрих и сам знал, что рискует многим, если не всем, что к тому времени держал в руках. Но знал он и другое: если у него будут деньги для ведения войны с сильным войском папы римского, то он и перед князьями выстоит. Деньги — вот что ему нужно для укрепления тропа. Пасмурный день был на исходе. Лишь только полоска вечерней зари, горевшая на дальнем западе меж облаков, погасла, как быстро стало темнеть. До Штадена оставалось ещё половина пути. Генрих попытался гнать копя, но у его спутников и у воинов кони были слабее. Вскоре он оказался на дороге в одиночестве. Это ему не понравилось, и он придержал своего скакуна. Первым императора догнал Деди.
— Ваше величество, впереди таверна, — сказал он. — Надо бы остановиться на ночь. Мы гоним коней от Мейсена больше четырёх суток Скоро они падут.
— Я подумаю, — ответил Генрих. Он всматривался в даль и, заметив впереди несколько огней, спросил Деди: — Ты видишь что-нибудь впереди?
Присмотревшись, маркграф ответил:
— Похоже, что путники жгут костры.
— Странно. И зачем, ежели таверна рядом? — размышлял Генрих. И вдруг его осенило: «Уж не караван ли это?» И он позвал стременного: — Ламберг! — Тот подскакал. — Видишь огни? Узнай, кто возле них!
— Исполню, ваше величество, — ответил Ламберг и помчался к огням.
Прошло несколько минут, и вдруг огонь одного костра взметнулся и осветил стоящих между деревьями верблюдов. Сомнений не оставалось: там караван. И мелькнула у Генриха простая и убедительная мысль: «Я конфискую состояние каравана. Никому в державе не дано нарушать моих законов». Приняв такое решение, император почувствовал прилив сил. Он понимал, что за эту конфискацию его могут обвинить в незаконных действиях, но кто бросит обвинение ему в лицо? Нет такого человека в его окружении. К тому же он конфискует добро не для себя, а ради спасения державы, успокаивал совесть Генрих.