Евпраксия
Шрифт:
И спустя месяц после вступления в орден он прикоснулся к той сверхтаинственной жизни николаитов. Вначале всё было как обычно. Но когда Генрих набрался хмельного и был весел, Деди повёл его тайными ходами в замок. Вскоре они поднялись на второй этаж, и Деди распахнул перед Генрихом дверь в небольшой покой, где их встретили две обнажённые девы, подпоясанные золотыми поясками. Красивые и стройные, они ласково улыбались. И Генрих ещё не пришёл в себя от удивления, как златокудрая девушка подошла к нему и принялась снимать с него одежду, нежно приговаривая: «Ах ты, славный ангелочек!» Генриху было весело, и он отважно позволил себя раздеть. Рядом с ним так же вольно другая девица
Той порой Деди уже спрятал под собой свою нимфу, и они тешились тем, чем извечно тешатся в час вожделения любовники. Всё было по-другому на второй половине ложа. Ощущая огонь в груди, Генрих не почувствовал, чтобы сей огонь охватил всё его существо, и то, что должно было войти в лоно лежащей под ним девицы, оставалось куриным пупком, выступающим из густой опушки. Девицу сие не смутило. Она выскользнула из-под Генриха и, уложив его на спину, попыталась оживить то, чего ей так хотелось вкусить от «ангелочка». В Генрихе, как показалось ему, проснулся мужчина, он почувствовал, как «пупок» заострился, даже болью его обожгло. Что-то он делал с девицей и, по его мнению, исполнил свой долг. Он не утратил весёлости, смеялся, щекотал девицу, а она грустно улыбалась, и в душе у неё разлилась жалость к юному скопцу. С этой жалостью златокудрая одела Генриха и выпроводила из покоя. За дверью Генрих столкнулся с новыми посетителями — их было двое — и с беззаботным смехом посмотрел им вслед. В этот миг появился Деди и, обняв Генриха, повёл его в залу, где за столами веселилась большая компания. Выпив кубок вина, Генрих с гордостью сказал:
— Здорово же мы с тобой развлеклись, Деди.
Искушённый в познании женщин маркграф Саксонский лишь кивнул на этот возглас. Златокудрая шепнула ему, когда он уходил:
— Не приводи больше ко мне ангелочка. Ему ходить в евнухах.
И теперь, поглядывая на прекрасное лицо молодого маркграфа, Деди с горечью подумал: «Юный друг, носить тебе терновый венец, с ним и сойдёшь в могилу». Фаворит императора, он знал о его замыслах по поводу княжны Евпраксии и маркграфа Штаденского. И вытекало из этих замыслов то, что терновый венец Рыжебородый уже приготовил ему.
Через неделю на сборище николаитов всё поначалу шло заведённым порядком. Три десятка саксонцев во главе с Генрихом упивались, насыщались, пели песни, плясали — делали всё, что взбредёт в хмельную голову молодым, полным сил и страсти князьям, графам и баронам, многие из которых были отважными рыцарями. Маркграфы Генрих и Деди быстро нашли своё место среди беснующихся и потешались, дурачились вместе с ними.
Но вот император несколько раз хлопнул в ладони, наступила тишина, раздался призыв главы николаитов:
— Братья, за мной! Охота на лис начинается! — И Генрих IV направился в дальние покои замка.
В пути николаиты разбились на группы. И первая из них, числом девять, кою вёл император, с шумом и гамом ввалилась в просторный покой, похожий на спальню. В нём был стол, уставленный яствами и вином, за ним — пространство, а дальше виднелись ложа под бархатными покрывалами. Императора и его спутников встретили девять обнажённых девушек, припоясанных пурпурными поясами. Маркграф Штаденский забыл, что недавно уже видел подобных красавиц. Он удивился и весело рассмеялся. Этот смех был подхвачен, наступило бесшабашное веселье. Все скидывали одежды, подхватывали
— Так нельзя, любезный, тут все равны. Тут нет места смущению и стыду: Ты об этом помни! — И он увлёк обнажённого Генриха в толпу беснующихся.
Его подхватила рыжеволосая пышногрудая Эльза. Позже Генрих узнает, что это была одна из воспитанниц Кведлинбурга. Они недолго увлекались пляской одни. В покой ещё прихлынуло несколько николаитов. Они не мешкая скинули одежды и включились в шабаш, к Генриху и Эльзе примкнул потный рыжеволосый барон Бернард, и Эльза потянула их к ложу. Прозрение Генриха уже погасло, он вновь развеселился, привлёк к себе Эльзу. Она охотно приникла к нему, потому как сто ангельское лицо покорило её с первого взгляда.
А дальше всё пошло по заведённому николаитами обряду. Первенство отдавалось старшему по сословию. И когда Бернард бесцеремонно повалил Генриха и Эльзу на ложе, он смутился, потому как не ощутил в себе жажды близости. Да, Эльза была привлекательна, к ней влекло, и, если бы это случилось наедине, он бы попробовал испытать себя. Но под взглядом похотливого барона, ждущего своей очереди, он почувствовал себя беспомощным, мужское начало не давало себя знать, как у Бернарда. Он же ловко распластал Эльзу и в мгновение ока уложил на неё Генриха, приговаривая:
— Давай, давай!
Эльза попыталась помочь Генриху, но напрасно. Его детородное начало оставалось холодным. И случилось постыдное: Генрих сполз с Эльзы и попытался убежать. Однако это ему не удалось. Барон Бернард схватил его и громко позвал приятеля:
— Хельмут!
Тот был рядом, подбежал. Это был здоровенный, заросший чёрной шерстью детина, спросил:
— Чем тебе помочь?
— Да вот, держу твоё любимое блюдо.
— Ого чертей, как давно я не пробовал этого блюда! — крикнул Хельмут. Да тут же стянул с ложа Эльзу, крикнув: — Не мешай! — И взялся за Генриха. — Ну-ка подставляй свою красавицу!
Генрих попытался вырваться, гневно закричал. Но он оказался словно в пустыне: его никто не слышал. Два барона легко распластали Генриха на животе, и здоровенный Хельмут придавил его своей тушей. На Генриха свалилось не только насилие, но и позор.
Император сидел на возвышении, на коленях у него покоилась черноокая Бетина. Они любовались шабашем николаитов. Увидели они и то, как Хельмут, а следом за ним ещё трое одержимых баронов насиловали маркграфа Штаденского, но император был милостив к насильникам и закрыл глаза на то, что они творили над племянником императрицы Берты. В тайниках души он даже радовался, что бароны надели на Штадена терновый венец. Знал император, что по законам чести подобный позор смывался лишь кровью.
Шабаш продолжался. Вскоре, однако, произошло замешательство. Николаиты вдруг увидели, что юный маркграф Штаденский потерял сознание. Сам император подошёл к нему, потрепал по безжизненной щеке.
— Не рыцарской он породы, не место ему среди нас, — сказал он и велел одеть маркграфа, увезти в императорский замок.
Генрих открыл глаза спустя десять часов. Он пришёл в себя от острой боли в животе. Казалось, что кто-то разрывал его внутри острыми когтями. Он вновь закрыл глаза и застонал. Над ним склонилась его добрая тётушка императрица Берта.