Еврейская диетология, или Расшифрованный кашрут

У каждого из нас – свои сны.

Среди тех снов, которые навещают меня особенно часто, есть одно не самое страшное, но почему-то одно из самых неприятных сновидений. В нем я вдруг обнаруживаю себя в какой-то огромной зале с некрашеными деревянными полами. Постепенно я начинаю понимать, что эта зала – огромная столовая, в которой вдоль длинных столов сидят на лавках солдаты и с удовольствием хлебают вкусно пахнущий борщ со сметаной. Солдаты кажутся мне ужасно взрослыми, а некоторые – и вовсе старыми – почти все

они старше меня на пять, шесть, десять, а то и пятнадцать лет.

Я сижу за столом молча, сложа руки, чувствуя, как от голода сводит желудок и все плывет перед глазами, но одновременно я точно знаю, что мне нельзя, запрещено есть этот вкусный борщ, потому что это – «ТРЕФА». Еврей не может, не должен есть «трефу», он должен есть только КОШЕР, ибо так заповедовал ему Бог и так я обещал маме, когда меня уводили в солдаты.

– Что, жиденок, опять бунтуешь? – раздается надо мной голос унтера. – Ну-ка, бери ложку и ешь! Щи нынче вышли знатные!

Я сижу молча, не шевелясь, уставившись взглядом в пространство.

– Попробуй! – унтер зачерпывает ложкой ароматную густую массу, подносит ее к моему рту, и ложка натыкается на стиснутые мной зубы.

– Ну, шамай! – по голосу явно чувствуется, что унтер начинает терять терпение…

– Да жри же, тебе говорят! – и его железный кулак вдруг обрушивается на меня откуда-то сбоку, и я лечу со скамьи на пол и только на полу чувствую, как в голове все взрывается от боли.

– Ты у меня будешь жрать, сука! – орет унтер. – Врешь, будешь! С голоду ты не подохнешь – я тебя сам палками забью!

И затем с явной обидой в голосе он объясняет оттащившим его от меня в сторону солдатам:

– Я к нему, как к человеку, а он… Антихрист – он антихрист и есть!

Тут я просыпаюсь и понимаю, что на деле, в реальности все, наверное, было куда страшнее. Сколько их было – еврейских мальчиков-кантонистов, засеченных розгами до смерти, просто скончавшихся от истощения, но так и не попробовавших казарменной еды только потому, что старорежимный еврейский Бог три с половиной тысячи лет назад дал евреям законы о «трефном» и кошерном, о разрешенном и запрещенном в пищу?!

Да, наверное, многие из этих пацанов, которых забривали в армию в двенадцать-четырнадцать лет, в конце концов ломались и по меньшей мере в течение двадцати пяти лет службы ели всякие блюда с запретной евреям свининой. Некоторые из них умудрялись дослужиться до полковничьих, а то и генеральских и адмиральских погон, становились офицерами Генштаба русской армии и даже преподавали в военной академии.

Но имена этих талантливых еврейских детей, прорвавшихся из рядовых в военную элиту России, являются достоянием скорее русской, чем еврейской истории. А вот мальчики, умиравшие от голода и побоев, но так и не преступившие законы своего Бога, и сегодня живут в памяти еврейского народа, навсегда войдя в огромный пантеон тех его мучеников, которые умерли во имя веры, освятили имя Всевышнего…

…Есть у меня и другой сон, в котором я предстаю маленьким, толстым местечковым евреем в смешном лапсердаке. Я бегу по узким улочкам местечка,

задыхаясь и чувствуя, как все сильнее и сильнее начинает колоть в боку, словно кто-то вонзил туда иголку. Я бегу, хотя смешно даже думать о том, что я могу убежать от трех скачущих за мной по пятам на высоких жеребцах то ли махновцах, то ли петлюровцах. И они тоже знают, что никуда мне от них не деться, и чуть придерживают коней, чтобы продлить это потешное зрелище… Но вот и все – тупик. Я останавливаюсь и вижу, как на меня надвигаются трое дюжих украинских парубков.

– А правда, шо жидам не можно йисты сало? – спрашивает один из них.

– А ты дай ему кусок – вот и узнаешь! – с гоготом отвечает второй.

– Слышь, жид, съешь сало! – подступает ко мне махновец-петлюровец, держа в руках белый, пахнущий чесноком кусок жира.

– Гляди, не ест!

– Так ты ему в рот засунь, слышишь?!

Я стискиваю изо всех сил зубы, но, повалив меня на пол, хлопцы разжимают их саблей и впихивают мне в рот кусок свинины. Господи, за что мне это, за что?!

Только б не совершить этот страшный грех, только бы не проглотить эту гадость.

– Ну, как, жид, сожрал? Чего молчишь-то?! Слышь, он, кажется, во рту его держит!

– А ты ему нос-то пальцами зажми, и следи, чтоб не выплюнул. Захочет дышать – съест!

Сильные пальцы сжимают мне ноздри, и я действительно не могу дышать. Пробую инстинктивно открыть рот, но на него тут же опускается тяжелая ладонь.

– Э, нет, хочешь дышать – проглоти сало!

Господи, укрепи меня, не дай мне нарушить то, что Ты заповедовал нам у горы Синайской…

Из-за недостатка воздуха откуда-то изнутри подымается смертельная тяжесть, она становится все невыносимее, мир начинает плыть у меня перед глазами, и затем приходит темнота…

– Сдох, собака! – доносится до меня чей-то удивленный голос, и я наконец, тяжело дыша, выныриваю из этого сна.

– Все твои сигареты! – ворчит рядом жена. – Ты собираешься бросать курить или нет?!

Что ж, возможно, и в самом деле во всем виноваты сигареты, но ведь и это тоже было – со времен Богдана Хмельницкого «накормить жида свининой» было излюбленной игрой убийц и погромщиков, и многие евреи умерли только потому, что предпочитали умереть от удушья, но не преступить через запрет Торы.

От старого, прошедшего через гетто и концлагеря еврея мне как-то довелось услышать историю о том, как в Судный день 1943 года комендант их лагеря велел выстроить узников на плацу и поставить перед ними столы с отварной свининой, ветчиной и прочими, просто немыслимыми для них деликатесами, ставшими вдруг совершенно доступными.

Комендант сидел в стороне и ждал: он хотел насладиться зрелищем того, с какой жадностью евреи набрасываются на запрещенное им их религией мясо – да еще в день, который им предписано проводить в строгом посте и молитве. Насладиться – и запечатлеть это для истории на фотопленку. Но минута шла за минутой, а ни один из стоявших на плацу, качавшихся от голода, почти прозрачных узников так и не подошел к столу со свиными разносолами…