Еврейское счастье (сборник)
Шрифт:
Елена тихо открыла дверь и столкнулась с Савицким на пороге. Савицкий оторопел, как пойманный в чем-то дурном, кровь медленно прилила к его щекам... Не соображая, он вымолвил:
– - Я думал, что вы уже не придете.
Елена кивнула головой... Лицо ее, бледное, без кровинки, суровое, почти монашеское, выражало покорность. Точно она пришла сюда не любви ради, а принести последнюю жертву, может быть, поставить последний вопрос... Она стояла неподвижно, опустив голову. Поразил ее запах вина в передней и то, что Савицкий был в тужурке, а не в сюртуке. Она его едва узнала, так не был он похож на
"Четыре", -- вспомнила она.
Савицкий опять повторил:
– - А я думал, что вы не придете, -- и прибавил к этим словам: -- О, какая вы благородная!
– - но тотчас замолчал, почувствовав, что каждое слово, сказанное здесь, в передней, покажется пошлостью.
Точно они были на людях, он почтительно поцеловал у нее руку и быстро оглядел всю, та ли она, которая так ему нравилась, не изменилось ли чего в ней? И как только оказалось, что это она, та самая необыкновенная женщина, как только радость обожгла его сознание, что она сейчас будет принадлежать ему, -- все, что он хотел рассказать ей о своих мучениях и беспокойстве, было им забыто. Ни разговаривать не хотелось, ни вести ее в столовую, как предполагал раньше, а сейчас, немедленно, не откладывая, испытать то, чего он добивался целый год... Потом он будет разговаривать, поведет ее в столовую, после будет все, все, -- но сейчас надо, непременно надо повести ее в свою комнату, заманить туда как-нибудь и назвать своей. Только это, только это...
"Я обниму ее, -- подумал он, густо краснея, -- и если она ничего не скажет, значит мне все можно".
Он идет с ней очень медленно, обняв ее одной рукой за талию, и с волнением говорит:
– - Я люблю вас! Ах, нет, эти слова я много раз повторял в своей жизни... Вот я говорю другим тоном, -- и он изменил свой голос, -- "я томительно люблю вас", это то, что я чувствую. Я люблю вас за то, что вы заставили меня полюбить себя... Ведь я никогда еще никого не любил, как ни странно покажется вам мое признание... Я бесконечно благодарен вам. В этом -- моя любовь к вам и моя нежность... Обнимая вас, я испытываю необыкновенное, незнакомое счастье.
Какая-то дверь раскрывается перед ней... Может быть, пропасть?
Она наивно и несмело делает шаг назад и тотчас покорно входит, потому что он поцеловал ее, потому что он просто, как свою, обнял ее...
...Она лежит на кровати и кажется Савицкому большой птицей... Розовые руки ее, открытые до плеч, точно розовые крылья. И оба думают и чувствуют разное.
Она слышит торжественные, спокойные звуки моцартовой фантазии: трам-там-там, я сделала непоправимое, я сделала непоправимое, непоправимое... И опять то же, но уже очень глубоко: трам-там, непоправимое.
Он стоит и думает с удивлением: "Так вот какая она. Сейчас я стану на колени... Но как же так? Я бы снял тужурку, но мне ее стыдно... Я потушу электричество... О, какая радость ждет меня сейчас!"
...Снова горит электричество. Елена лежит на кровати, устремив взгляд в одну точку, и беззвучно плачет. Савицкий, с опущенной головой, взволнованный, ходит по комнате...
Изредка он останавливается, взглянет на нее... и ему жаль ее сердца, и чувствует, что она стала ему еще милее и дороже.
И опять он ходит от дверей
Он подошел к ней, взял ее руку, -- ее розовое крыло, -- почтительно, нежно поцеловал и сказал:
– - Простите меня.
И тотчас Елена засуетилась, застыдилась, покраснела и едва слышно шепнула:
– - Оставьте меня одну.
...И вот она одета, опять в передней, -- протянула руку Савицкому. Если бы он был ее мужем, она бы ему сказала:
– - Скорей, скорей отсюда!.. Всего один час провела я здесь, а мне кажется, что я перешагнула вечность... Миллионы верст отделяют меня от прошлого.
Но этого нельзя сказать, и она говорить ему, слабо, виновато улыбаясь:
– - Я... причинила вам беспокойство... Простите меня.
– - Я провожу вас, -- предложил Савицкий, но что-то уже мешает ему сказать ей:
– - Вы стали мне бесконечно дороги... Если бы вы знали, как мне сейчас стыдно...
– - Нет, я пойду одна... Поцелуйте меня еще раз...
Ее уже нет в комнате... Савицкий все стоит у двери и, не слыша своего голоса, говорит, повторяет:
– - Прощай, милая, необыкновенная, странная женщина, прощай!..
В столовой темно... Заснули два стула, на которых должны были сидеть она и он... Молчание бесшумно бродит вокруг стола. Темно... Непроизнесенные слова любви остановились у дверей и не заглянут туда. Темно... Сонно и грустно. И так будет до утра... молчаливо и мертво.
* * *
"Тихая, теплая ночь, ушли туманы, и небо нежное. Мир полон загадок, полон чудес, -- не понять его никому".
Елена стоит у окна гостиной и думает: "Тихая, светлая ночь, ушли туманы, и небо нежное..".
Так же спокойно, как она пошла к Савицкому, подчинившись неизбежному и нужному, так же спокойно пошла она к смерти и, как там, беззвучно заплакала, увидев ее.
"Я увидела свет, -- сказала она себе, -- и разбилась об этот свет, и я рада, -- рада, потому что мне не нужно мое благополучие, потому что я не хочу ходить во тьме. Я поняла что-то, чего никто понять не хочет, и перестала нуждаться в любви, в людях, и оттого я так безмерно счастлива. Почему же я плачу?"
Точно так же, как она скрыла от Ивана, что идет к Савицкому, так же скрыла она от него, что собирается умереть, и смерть не мучилась с ней, как не мучился с ней Савицкий.
Переступив во тьме порог гостиной, она вдруг поняла, что умерла давно уже, с той минуты, как отвернулась от людей, вышла из круга...
...Вот шла она, беззаботно играя, шаля, и вдруг потеряла самое ценное, без чего человек не может жить -- правду... Как это случилось? Шла, играла и незаметно уронила. То, что потом было с ней -- и ее старание отдаться детям, и мысль о том, что ей все можно, и Глинский, и мечты о больших преступлениях, жизнь козявкою у моря, чувства к Савицкому, жертва своей любовью к Ивану, -- все она делала только для того, чтобы закрыться от бездны, вернуть себе прежнюю правду.