Европейское воспитание
Шрифт:
— Идем.
Она встала. Ни о чем не спрашивая, она пошла за ним. Они вышли из землянки. На лес опустились сумерки, воздух был неподвижным и ледяным, снег хрустел под ногами. Они не разговаривали. Только один раз она спросила:
— Мы идем в Вильно?
— Да.
Они добрались до города ночью. Улицы были пустынны. Янек пересек двор, поднялся по лестнице… Зося шла за ним. Она держала его за руку, крепко сжимая ее…
— Слушай.
Из-за двери слышались звуки рояля. Янек вынул из кармана револьвер.
— Это опасно.
Он постучал в дверь. Музыка умолкла. Зашаркали старые туфли, в замке повернулся ключ, и дверь отворилась. Человек держал в руке лампу с желтым абажуром. Янек одну секунду смотрел на рисовые поля, пагоды и черных птиц… Затем перевел ненавидящий взгляд на лицо человека. Пожилой седеющий мужчина. У него был длинный, красный нос с прицепленными к нему никелевыми очками, грозившими вот-вот упасть. Он смотрел на Янека поверх очков, слегка склонив голову набок. На нем был старый выцветший халат зеленого цвета, на шее — толстое кашне. Похоже, он был простужен. Он говорил по-польски с сильным акцентом:
— Что вы…
Его взгляд остановился на револьвере. Он поднял руку и поправил очки на носу. Ни испуга, ни удивления. Он широко раскрыл дверь и сказал:
— Входите.
Зося закрыла за собой дверь. Старик чихнул и шумно высморкался. Вздохнул и сказал:
— Бедные дети!
Янек крепко сжимал револьвер в руке. Он не боялся. Он знал, что старик его не разжалобит. Он вспоминал панну Ядвигу… Его не разжалобить.
— Деньги у меня в куртке. Ты пришел вовремя, сынок. Я только что получил свое капитанское жалованье. — Он засмеялся. — Оно твое.
Янек посмотрел на пагоды, рисовые поля и птиц на желтом абажуре… У него сжалось сердце.
— Я никому не скажу, — дружески произнес старик. — Я не хочу, чтобы тебя расстреляли, сынок. Они и так многих расстреливают.
Он вынул бумажник из кармана куртки и протянул его. Янек не взял. Человек остолбенел.
— Может, ты голоден? На кухне есть…
— Я не голоден.
Человек побледнел, как полотно. Он сказал хрипловатым голосом:
— Понимаю. Ты жил здесь раньше? Понимаю. Но я тут ни при чем. Мне дали эту квартиру, я ничего не требовал. Конечно, я доволен, из-за рояля. Но я не выгонял отсюда твоих родителей, сынок.
Лампа дрожала у него в руке. Пагоды, птицы и рисовые поля блуждали по стенам огромными тенями.
— Может быть, их убили? Я не знал. Я бы не взял эту квартиру…
— Играйте! — приказал Янек.
Человек не понял.
— Идите к роялю и играйте!
Человек поставил лампу на рояль и сел. Руки у него дрожали.
— Что же мне сыграть? У меня здесь есть Шуберт…
— Играйте.
Человек заиграл. Но его руки слишком сильно дрожали.
— Играйте лучше! — закричал Янек.
— Опусти револьвер, сынок. Не очень-то
Он принялся играть. Он играл хорошо. «Да, — с грустью подумал Янек, — он умеет играть». Он взял Зосю за руку.
— Слушай. Вот это музыка.
Зося прижалась к нему.
— Теперь Шопена, — сказал Янек.
…Когда он вернулся на землю, то увидел, что человек стоит возле рояля и смотрит на него.
— Я мог бы разоружить тебя, сынок. Ты забылся.
Янек нахмурил брови.
— Уходи, — сказал он Зосе.
— А ты?
— Я останусь здесь, чтобы он не позвал…
— Я никого не позову, — сказал человек.
— Иди. Не бойся. Встретимся в лесу.
Она повиновалась.
— Хочешь, чтобы я тебе еще поиграл? — спросил немец.
— Да.
Старик сыграл Моцарта. Он играл около часа, по памяти. Закончив, спросил:
— Ты очень любишь музыку?
— Да.
— Ты можешь приходить сюда часто. Тебе нечего бояться. Я буду счастлив играть для тебя, сынок. Хочешь поужинать со мной?
— Нет.
— Как хочешь. Меня зовут Шредер, Аугустус Шредер. В мирное время я делал музыкальные игрушки. — Он вздохнул. — Я очень люблю свои музыкальные игрушки. Больше, чем людей. А еще я очень люблю детей. Я не люблю войну. Но мой сын, которому столько же лет, сколько тебе, очень любит войну… — Он пожал плечами. — Мне нужно было уехать или потерять своего ребенка. Но я служу интендантом, и у меня даже нет винтовки. Мы могли бы подружиться, сынок.
— Нет, — сказал Янек. Он запнулся. — Но я еще вернусь.
— Я с радостью поиграю для тебя.
Янек ушел. Зося ждала его в землянке.
— Я так боялась за тебя!
— Ну как? — спросил Янек. — Красиво, правда?
Она опустила голову с виноватым видом. Внезапно она расплакалась.
— Зося!
Она громко рыдала, как побитый ребенок.
— Зося! — взмолился он. — Зосенька… Что с тобой?
— Некрасиво, — рыдала она. — Совсем, совсем некрасиво!
— Зося…
Он обнял ее. Прижал к груди.
— Ты больше не любишь меня!
— Нет, я люблю тебя, люблю… Не плачь, Зосенька!
— Ты любишь свою музыку больше, чем меня… Господи! Как я несчастна!
Он не знал, что ответить. Он прижимал ее к себе. Он гладил ей волосы. И повторял:
— Зося, Зосенька.
21
Янек несколько раз приходил к Аугустусу Шредеру. Тайком, стыдясь самого себя: он мучился так, словно бы совершал предательство. Поначалу он все время был начеку, сжимал в кармане револьвер и подозрительно следил за движениями немца. Но Аугустус Шредер сумел внушить ему доверие. Он показал Янеку фотографию сына: молодого человека с угрюмым лицом, в гитлеровской форме.