Европейское воспитание
Шрифт:
У Пеха нервно заходил кадык, и он начал:
— Ваш сын, Савелий Львович…
— Сволочь! —тут же оборвал его старый украинец.
Но Пеху все же показалось, что в его взгляде мелькнул огонек заинтересованности. Он быстро продолжал:
— Вчера Болек Зборовский слушал новости из Москвы. Ваш сын, Дмитрий Крыленко, получил звание Героя Советского Союза за участие в освобождении Сталинграда.
Лицо старика стало белее его усов.
— Не сердитесь! — быстро сказал Пех.
— Ты уверен? — спросил Крыленко.
—
— Где он?
— На улице… Он сам не осмелился вам сказать, но если вы хотите…
— Приведи его.
Пех выскочил наружу, как заяц, и тотчас вернулся с младшим Зборовским. У последнего вид был очень напуганный.
— Говори! — закричал Крыленко. — Чего ждешь?
— …Герой Советского Союза! — выпалил Болек. — За участие в освобождении Сталинграда.
— Ты уверен?
— Уверен, Савелий Львович! Так и сказали: «генерал Дмитрий Крыленко».
— Да я не об этом спрашиваю, олух! Так и сказали: «освобождение Сталинграда»? Так и сказали: «освобождение»?
— Освобождение, Савелий Львович! И добавили: «генерал Дми…»
— Сволочь! — холодно оборвал его старик Крыленко. — Остальное меня не интересует.
— Как это не интересует? — возмутился в конце концов Пех. — Разрешите удивиться, товарищ! Разрешите мне удивиться!
— Что ж, — сказал Крыленко ободряюще, — валяй, дружище, удивляйся на всю катушку!
Он отступил на шаг и склонил голову набок, словно бы для того, чтобы лучше видеть, как Пех будет удивляться.
— Савелий Львович! — закричал Пех. — Ведь ваш сын освободил Сталинград.
— Н-нет. Это не мой сын. Народ освободил Сталинград. Народ, понимаешь? Народ надо благодарить! Мой сын отступал месяц за месяцем. Он чертил на карте стрелочки да кружки: это все, чем он занимался. Потом он сказал себе: «Этот кружок будет последним». «Понятно?» — спросил он у народа. И народ ответил: «Понятно». Так кого же нужно благодарить? Того, кто нарисовал на карте маленький значок, или того, кто оросил землю своей кровью? А?
Воцарилось молчание. Потом Пех шумно выдохнул.
— Как бы то ни было, я пришел сюда не для того, чтобы дискутировать, а чтобы вас поздравить. А товарищ Добранский сегодня вечером приглашает вас к нам. Мы будем отмечать освобождение Сталинграда. У нас будет картошка!
— Поесть приду, — холодно пообещал старик.
Выйдя из землянки, младший Зборовский мрачно заявил:
— Какой стыд… Что толку от этих родителей? Даже благодарности от них не дождешься.
И с отвращением сплюнул.
31
На углях раздувалась и весело потрескивала картошка, люди сбросили овчины и расстегнули гимнастерки: было жарко. Но не столько от тепла огня, сколько от скромного, братского тепла толпы, столь желанного для несчастных, но от которого с брезгливостью отворачиваются счастливые люди. Подсев поближе к огню — его штаны уже начинали дымиться, — старик Крыленко не чувствительной к ожогам рукой вытаскивал картошку из золы. Сидя перед чайникомс
— Товарищ Добранский! — торжественно объявил он.
Раздались аплодисменты. Пех решил, что настал подходящий момент для «гальванизирования» публики, как на митингах в старое доброе время. Он поднял кулак, глубоко вдохнул и прокричал:
— Да здравствует единение и братство между народами! Да здравствует освободительная армия! Да здрав…
— Помолчи, Пех, — вежливо осадили его. — Сядь.
Добранский раскрыл свою тетрадь.
— Идея рассказа, который я собираюсь вам прочесть, возникла у меня, когда я перечитывал знаменитую балладу Пушкина: «Ворон к ворону летит, ворон ворону кричит».
— «Руслан и Людмила», — уточнил Пех, — два первых стиха! — Он вскочил и загорланил: — Да здравствует бессмертный гений народного русского поэта Александра Сергеевича Пушкина!
— Ложись, ложись! — попросили его. — Пех, марш в конуру!
Добранский сказал:
— Называется «На подступах к Сталинграду».
И стал читать:
Рассвет. Мало-помалу умолкают ночные лягушки, разлетаются в беспорядке последние летучие мыши, а из камышей медленно выходит цапля и проглатывает первую рыбешку. Над рекой появляются два старинных волжских приятеля — столетние вороны Илья Осипович и Акакий Акакиевич. Они медленно кружатся в утреннем воздухе и озабоченно изучают поверхность воды.
— Опять ничего, Акакий Акакиевич?
— Опять, Илья Осипович. Наверно, вы чего-то недослышали.
— Да нет же, окно было широко открыто, и громкий голос сказал по-немецки: «Официальное сообщение Восточной армии. Вчера наши войска под командованием генерала барона фон Ратвица, покорителя Гааги и одного из самых блестящих наших военачальников, достигли Волги!»
— Клянусь отчим гнездом! — забожился Акакий Акакиевич, сглатывая слюну. — У меня аж слюнки потекли.
На воде показались двое неряшливого вида субъектов, сидящих верхом на двух стволах засохших деревьев. Оба ствола кружатся в опасных водоворотах.
— Питц! — отчаянно вопит первый всадник. — Нам непременно нужно пристать к берегу!
— Zu Befehl! [75] — отвечает второй всадник, стараясь не шевелиться.
Мимо проплывает труп бывшего немецкого солдата Шванке из красивого балтийского городка Сассница. У него праздный, беззаботный вид, в зубах торчит соломинка, он лежит на спине с застывшим взором, очевидно, целиком поглощенный созерцанием неба. Однако от этого отрешенного взгляда не ускользают проплывающие мимо жертвы кораблекрушения. От удивления бывший солдат Шванке переворачивается и крепко цепляется за первый ствол.
75
Слушаюсь! (нем.)