Эй, вы, евреи, мацу купили?

Коган Зиновий

– Дверь в конце коридора.

Из туалета виден асфальтированный двор для прогулки арестованных.

Его жену Маринку вызвали на допрос часом позже. Воспитатель детского сада. Рост 180, вес 100. Высокая и очень громкая, полная, разбуженный вулкан.

– Авигдорова? Идемте за мной.

Ей достался маленький, косолапый украинец. Он пытался открыть дверь. Не получалось.

– Ну! – нетерпеливо подстегнула Марина. – Час продержали, как дуру, в прихожей, а теперь не в ту дверь ломитесь? Оторвали меня от детей непонятно зачем.

– Ничего-ничего. Бывает.

– А мне

знаете сколько ехать? Два часа на электричке и еще черт знает сколько пешком до дачи.

– Бывает.

Он суетился. Не отпиралась дверь. Наваждение!

– А кто за меня будет детям задницы подмывать!? – гремела Маринка на все Лефортово. – У меня их сорок в группе!

Им уступили комнату выбежавшие на крик двое коллег-украинцев.

– Садитесь.

Маринка закурила. От жары крошечная комната мгновенно наполнилась густым дымом.

– Послушайте, вы не курить можете? У меня еще целый день работы.

– Могу, – погасила сигарету. – А вы не валять дурака можете?

– Это почему же дурака?

– А будто не знаете, что я и в глаза Щаранского не видела! И в синагоге раз-два была. А вы меня в тюрьму заманили.

– Я?

– Тут изнасиловать женщину раз плюнуть. А зачем еще привели? Вы меня хоть раз видели со Щаранским?!

– По-омилуйте, я… Подпишите протокол и свободны вы.

– Вот запишите в протоколе, что будешь со мной сегодня стирать детское белье на даче.

– Я с вашего разрешения налью стакан водички.

Ее отпустили в рекордно короткий срок.

В конце рабочего дня Чернобельского вызвали в спецчасть.

– Лева… это Антонина Яковлевна. Зайди, пожалуйста.

Сменил темные очки на светлые, в туалете причесался. В большой комнате спецчасти у окна стоял молодой блондин. Другой, меньшего роста, чернявый и сухой лет тридцати пяти.

– Лева, – сказала Антонина Яковлевна, – с вами хотят поговорить. – И вышла.

– Думали. Мы вас не найдем?.. За гарницей печатаетесь… Роман пишете? – Чекист улыбнулся. – Пересылали роман за границу? Мы ведь с вами можем и в другой обстановке разговаривать. Так, да, это проходило не через мои руки. Вот… В «Евреях в СССР» печатались…против журнала возбуждено уголовное дело. Знали? А все ж дали туда рассказ. «Долгожданное свидание». Читал. Кто рассказал вам эту историю?

– Рассказали…

– Дали бы что-нибудь почитать… С возвратом. Конечно.

– Да ладно вам…

– Я вам обещаю, что обыска у вас не будет. А то чего доброго придете домой и уничтожите свои труды.

Рука Чернобельского плясала по столу. Блондин давно уже с любопытством следил за ней.

– Напишите про алию. Вы же для этого ходите на Горку. У нас вот собран богатый материал…

– Еще чего!

– Вы знаете, что редактором этого вашего журнала «Тарбут» теперь будет Илья Эссас?

– Да? – притворился Лева.

– А то вы не знаете, – улыбнулся чернявый.

– Илью я знаю.

– Престина знаете?

– Ну, видел на Горке.

– А с культурной установкой Престина знакомы?

– Нет.

– Ну как же?! Как же вы хотите писать о Горке? Ну, а последнюю новость слышали: жена Давыдовича просится обратно.

– А что случилось?

– Плохо там. Но почему-то в письмах мало кто об этом пишет, даже перед родными и друзьями двурушничают.

– У вас что, есть доказательства?

– Сколько

угодно. Вся Горка и вы к ней в придачу.

– Я о себе другого мнения. Это, конечно, нескромно…

– Ну-у, вряд ли вам есть, чем похвастать. Вся откровенность ваших товарищей – в заявлении на выезд в Израиль, а в остальном они ведут себя подло. Ида Нудель, например, в дни сессии Верховного Совета на балконе вывесила израильский флаг. Ну, для чего? Чтобы нам праздник испортить? Разве не подло?

– Ну и что, флаг так и висит?

– Сняли, конечно. Но с ее стороны это подлость. Зачем она сделал? Сессия принимает Новую Конституцию, а она флаг вывешивает. Зачем?

– Не знаю.

– Ладно. Я вас еще навещу. Меня зовут Александр Васильевич. И вот что, если будете распространяться о нашей встрече, то можете себе повредить. У вас еще будет время рассказать.

Лева сидел перед Александром Васильевичем.

– Мы получили экземпляр вашей книги.

– Не видел.

– Ну, он пока на размножении… Ваш статус нас не устраивает. И у вас, как говорится, три выхода. Первый: отойти от алии и от всего, что с ней связано. Второй – вы сотрудничаете с нами, и тогда мы разрешаем вам посещать все, что хотите. И наконец, третий – уезжаете в Израиль. День-два подумайте…

– А что думать? Второе меня не устраивает.

– Будьте добры тогда не контачить с лидерами алии и забудьте дорогу на семинары и в «Тарбут»…

Они остановились и посмотрели друг другу в глаза.

– Что ж теперь, в стол писать станете?

– Мне не привыкать.

– Если вы уйдете с Горки, где же темы-то брать будете?

– Но и стукачом я не стану.

– Значит, в разведчики идти не хотите.

– Не хочу.

– Удобная позиция. Моя хата с краю. А вкалывает пусть Александр Васильевич. Да вы знаете, сколько страдает в Израиле советских евреев?! Мы уже другая организация. Вы о нас думаете, будто сегодня 38-й год. А знаете ли вы, что в процентном отношении чекисты пострадали больше всего? На сегодняшний день мы за девять лет алии никого из ваших не осудили. А захоти – и всех пересажали бы. Ведь верно? Нам что от вас нужно? Пару новеньких фамилий, кто пришел к Эссасу на семинар. Мы их не арестуем. Если бы вы мне, скажем, вчера сообщили фамилию, а сегодня его арестовали, то вы вправе плюнуть мне в лицо, а мы как? Поговорим с этим человеком, и глядишь – отойдет. Потом еще спасибо скажет. Мы почему против семинаров? Потому что девяносто процентов тех, кто их посещает, уезжают в Израиль. Хлебнут лиха – и в слезы. Но поздно. Нам нужна постоянная информация, чтобы мы аргументировано боролись с такими, как Слепак, Престин, Эссас.

– А что Эссас? – удивился Чернобельский.

– Эссас многих совратил. Агитировал и агитирует уезжать.

– Я ни разу не слышал.

– Ну, он же не идиот, чтобы на семинаре во всеуслышанье такое сказать. Это делается тет-а-тет. Его друг Файнгольд все время звонит и спрашивает: «Ну, почему Марк не едет?»…

– Александр Васильевич, я доносить не буду. Ни одного слова о других.

– Да вы нам ничего нового не скажете. Если что умолчите или не так скажете, мы вас поправим.

– Не уговаривайте. Уж лучше я брошу семинару и «Тарбут», чем вести двойную жизнь. Все, что я считаю возможным, я пишу в рассказах.