Эй, вы, евреи, мацу купили?
Шрифт:
Он сказал:
– Хорошо бы нам летом найти тут местечко для себя.
Это была праздная мысль, треп ровно ничего не значил.
Она разглядывала погасшие окна зданий, блуждали вокруг пруда и тени их – тени упрямых скитальцев.
– Вы знали Альбрехта? – вдруг спросила она.
– Володьку? Я переписывал для него «Плод» с черновиков.
– Везло вам. Я эту книгу читала.
– Я смутно ее помню. Марин, а зачем ты хочешь еврейскую семью?
– О-о, печь субботние халы, зажигать свечи….
Еще сильнее не
Она жила в общежитии на Ленинских горах, и когда Дима, наконец, простился у проходной, часы раскручивали второй час ночи. Четыре часа до подъема. Сдохнуть можно.
Январь и потом февраль он катался с ней на коньках. Он пьянел ее молодостью. Она успокаивалась возможностью вступить с ним в брак и получить московскую прописку.
– Ну ты, батя, даешь, – посмеивался сын.
– Даю-даю. Женюсь скоро, – отвечал отец.
Марина опаздывала на тридцать-сорок минут.
– Кажется, я тоже начну опаздывать.
– Бесполезно. Я знаю, сколько меня ждут.
Она целовалась, втягивая в себя его язык.
– Мне нравится, что вы меня ни о чем не расспрашиваете.
Он чувствовал на своем лице ее ладони.
– Когда мы снова встретимся?
– Я вам позвоню.
– Здесь темно.
– Я не люблю свет. Я существо ночное. Я сова.
– Да-а, – Дима едва не расшаркался. – А я однажды в Саяных подстрелил двух совушек одним выстрелом. Сидели рядом на сосне. И я убил их, чтобы доказать, что я умею убивать.
Марина опустила голову, а когда подняла ее, он встретил взгляд ужаса.
– В понедельник со мной беседовали андропологи, – сказала Марина. – Я входила в группу «солидарность». Но по-московски.
– Ты сошла с ума!
– Вот и моя мама такой же паникер. Вы другое поколение.
– Самиздат размножали?
– Они пригрозили: «Стоит нам позвонить на кафедру…» всех уже посадили, сослали… На меня ребята косятся – мол, раскололась.
– Надо пережить.
– Можно спрятаться на год в психиатричку, но я так привыкла к университету! Отчим прислал ультимативное письмо из Тулы – или я соглашаюсь на дурдом или мне прекращают всякую помощь.
– Сколько охотников на одну сову.
– Хотят из меня сделать доносчика. Они говорят: «Вас ожидает судьба вашего приятеля, если не дадите показания». Я должна им написать обо всем. Господи, я сойду с ума. Я чувствую себя одинокой и беспомощной…
Ему захотелось упасть перед ней на колени и целовать сквозь ботинки ее ноги.
– Выходи за меня замуж. Это как прыжок. Долго рассуждать – раздумаешь.
– А вы во мне уверены?
– Я уверен в себе.
– А когда подадим документы?
– А завтра и подадим.
– Идемте кататься. Я замерзла.
Ночь он пролежал без сна. Зря он ей рассказал про тот выстрел в тайге. Тот выстрел – бахвальство перед женой, что сбежала от сына и от него через шестнадцать лет. «Ты никогда не был мне мужем… Нас ничего не
Днем он отпросился у начальника, купил цветы, апельсины, шампанское. Марина опоздала на сорок минут. Взгляд, каждое движение ее излучали гневливость и лицо багровое – лицо небритого хлопца. Цветы приняла без улыбки.
– А на какой месяц принимают заявления? – спросила она.
«Заявления принимают на март», – ответили в ЗАГСе.
Нам надо подумать, – ответила Марина.
Он вышел следом за ней на улицу. Лысый Дима, точно заблудившийся круглоглазик. Мультфильмовский придурок с цветами, апельсинами и шампанским. А уж на работе будут ехидничать…
– Ну, я еду в библиотеку, – сказала Марина.
– Не оставляй меня сегодня, а?
– Мне сентименты чужды, – сказала Марина. – Но вы можете меня проводить к библиотеке на Моховую. Кстати, зайдем по дороге в синагогу.
– Мар, скажи мне «ты».
– Я не могу. Наверное, сказывается разность в возрасте.
Синагога безлюдна. Они опустили в ящик пожертвований монеты и вернулись на улицу.
– Идемте, но только быстро.
– Я к тебе очень привык, – сказал Дима.
Это было не совсем так, но он на это надеялся.
– Это меня пугает.
– Почему?
– Потом когда-нибудь объясню.
Она шла на отрыв, не видела Диму, ему даже почудилось – она тяготилась им. Она его не любит… Любишь ты – не любят тебя. Такова жизнь? Но тогда зачем она брала охапки снега и протягивала ему – послушайте, как звенят кристаллы! Он тряс их, они перезвоном напомнили ему весенних птиц. А до весны еще далеко.
На весенний праздник Пурим его друг Шломо пригласил их на фестиваль пуримшпилей. Шломо со школьниками играли пуримшпиль. Марина немо стояла в углу комнаты, где набились две сотни любопытных, где актеры-любители сменялись детьми, а следом становились к стене иные и не похожая на предыдущие истории игралась. Впрочем, история одна – падение и возрождение народа.
Волны моря. Лицо Марины – два лепестка розы в комнате, где духота обливала всех потом. В такие мгновенья мужчины от Марины сходили с ума. Она принадлежала к женщинам, кто красотой своей владел изнутри. Так наверное поют.
Дима познакомил «сову» с друзьями, и ватагой возвращались к метро.
На Ленинских Горах она сказала Диме:
– Провожать меня до проходной не нужно. Я не хочу разговоров.
– Я люблю тебя.
– Скажите это на иврите.
– Ани охав шелах, – послушным идиотом сказал Дима. – Послезавтра восьмое марта.