Эй, вы, евреи, мацу купили?

Коган Зиновий

– Ладно, не лупься, – Андрей выпил компот и налил в стакан водки.

– Представляешь, что будет в Союзе через 30 лет?

– То же самое. Ну, допивай компот и выпьем.

– Это все из-за визита Никсона.

– Дай-ка я принесу котлеты, – сказал Лом. – Тебе с вермишелью или картошкой?

– С мясом, – засмеялся Лева.

Лом вернулся с пышущими поджаристыми котлетами, жареной картошкой, а по краям квашеная капуста и соленые огурчики.

– За симпозиум? – улыбнулся Лом.

– Хороша девица, –

подмигнул Лева вслед длинноногой официантке.

– Да по фигу.

– Ну, не скажи, – Лева по-совиному выпучил глаза.

– Ну, давай выпьем.

– Не-ет, не скажи, – улыбался Лева, – девочка – класс. Давай за женщин.

– Я после Семииза заговоренный. Не выходит из головы подруга.

– Что?

– Облом. Бабы липнут ко мне, а я…

– Клин выбивают клином. Официантка классная. Не хуже твоей подруги. Познакомить?

– Нельзя.

– Ну, нельзя, так нельзя, – Лева поднялся из-за стола, – а пиво нам можно?

Через минуту он уже нес кружки пенистого и светлого пива.

– На Дерибасовской открылася пивная, там собиралася компания блатная… Андрей, ты даже не представляешь, какие люди у нас на Горке через час соберутся. Губермана знаешь?

– А Визбор будет? – спросил Лом.

– Визбор в кино, а эти в жизни. Галича знаешь?

– О, я песни Галича наизусть знаю. Галич там будет? Ну вы даете! Поехали за автографом!

Они молоды и бесшабашны.

На синагогальной Горке толпились женщины вокруг долговязого – будто вилка в профиль – седого физика Майя. У него за пазухой спрятаны доклады. Но где их зачитать? Дверной проем синагоги заслонил собой красный и потный раввин Фишман. Не приведи господи, эти евреи ринутся в синагогу. Его переполняли выпитое и съеденное.

«Горка» в плотном оцеплении КГБ, будто ожидали приезда Никсона с Брежневым. Но приехали Лева с Андреем.

– А ты почему не с Гришей? – остановила Леву Наташа Розенштейн, – его утром арестовали.

– А я утром уже в аэропорту был. Рейс отложили – вот мы и рванули сюда.

– Какого черта?

– За автографами докладчиков.

– Докладчики сидят.

– Где Галич? – спросил Лом.

– Галич с Гришей на «Матросской тишине», – ответила Наташа.

– Лом-облом, – Лева развел руками.

На «Горку» въехала серебристая малолитражка. Вышли Андрей Сахаров и американский корреспондент.

– Едем ко мне, – сказала Наташа, – Андрей Дмитриевич, приглашаем Вас на симпозиум. Зачитаем там доклады.

Толпа повалила вниз к метро. Кроме Левы, Андрея и раввина Фишмана.

– Господи, – взмолился раввин Фишман, – чтоб они все сгорели! Разве я за них деньги от власти имею? Я имею одни цурес из-за этих придурков, которые слетаются как мухи на гавно. О, нет, как пчелы на мед. Все хотят зла. Подполковник,

где он? Чертовы топтуны его ушли в толпу.

Старый Фишман – ветеран войны поражался храбрости жен арестованных отказников. Власть говорила им: не сметь! А они вышли на Горку, устроили перед синагогой митинг, – рассуждал Фишман, то и дело приподнимая шляпу и яростно царапая красную лысину.

В полдень по-пингвиньи, затылок в затылок, потянулись пассажиры на борт ТУ-154.

Самолет это остров в небе. Иногда спасительный.

В Сахалинрыбпроме Леву экипировали приборами для замеров течений. Рыбацкий костюм вручили на шхуне «Дозорный». Команда была в «дупель» пьяная.

Шхуна торчала в море как соринка в глазу – плохо было всем.

Тем временем в Москве развозили баланду по вытрезвителям: для участников симпозиума – картофельный отвар с хлебом и селедку с чаем.

Брежнев устроил прием в честь Никсона.

Под музыку Россини разносили ризотто по-милански с фаршированными сердцевинами артишоков пестиками шафрана. Только пестики, без тычинок. Никсон и Брежнев общались между тостами и блюдами.

На шхуне «Дозорный» мертвый час закончился лишь на рассвете.

За полчаса до того как посреди белой воды вдруг нарисовалась скала-остров.

«Верхнюю палубу» оккупировали кайры. На берегу в шахматном порядке сивучи, издали их легко спутать с белыми медведями. Выходили крошечные самки, обнюхивая самцов. О, этот медленный танец любви после столь долгого возвращения.

К острову устремились акулы – любители котиков. Подводная гряда в трехстах метрах от уреза воды защищала их. Акулы могли лишь кружить вокруг Тюленьего.

Это была западня для тюленей и для людей. И не на пятнадцать суток, как произошло с Левиными соратниками, а на полноценных девяносто дней.

Узкая тропа от барака, где жили люди, до столовой – деревянного вагончика. Десять шагов.

В свободе купались тюлени – молодняк. Весь урез черного берега занимали самцы, гаремы самочек, новорожденные детеныши. Молодняку ничего не оставалось, как куролесить между ними.

Они выпрыгивали из ледяного сала, пронзительно крича. Эти крики сливались с тысячеголосым гоготом кайры – симфония весны и любви.

В ночи лунного прилива молодые котики подплывали к самкам, пели пронзительно, кружили в брачных всплесках. Самки, едва выйдя на берег, рожали черных щенят и тут же приглашали секачей и молодняк к играм и продолжению рода, и это было для молодняка сильнее страха перед зверозагоном.

На северном мысу, его-то и хотел увеличить министр рыбного хозяйства Ишков, находилась деревянная ограда с воротами, за которыми были сооружены площадка забоя и разделочные столы для сушки шкур.