Эй!
Шрифт:
В диспетчерской было холодно, а в спальные мешки влезать не имело смысла. «Волгоград» только что вышел из последнего шлюза и минут через срок будет здесь.
– Но ведь был совсем новый поселок, – сказал я. – Благоустроенные дома.
– Работу планировали, – сказал диспетчер, а её здесь на одного человека. Люди и уехали.
Я вспомнил репродуктор, работающий на полную мощность, плетни, перегораживающие море. Оказалось, что и жители Кумской покинули новые дома и вернулись на старое место. А там, где плетни, в прошлом году было сухо: водохранилище мелело, этой же весной
– Вы здесь живете? – спросил я.
– На дежурство из Калача привозят.
Надо было выходить.
На холоде сразу почувствовал, что давно борюсь со сном. Море за это время стало нестерпимо гладким. Точно льдом подернулось. А под водой – неправдоподобно яркая и тугая луна. Мокрыми от росы стали борта шлюпки, мокрой рукоятка весла. А рейдовые огни в ярком свете луны в ледяном блеска потускнели.
С порога диспетчер показал сигнальные огни.
– Держите вон на ту баржу. «Волгоград» за ней идет.
Рейдовые огни сливались, перекрещивались мерцанием, и мы лишь приблизительно запомнили направление.
– А вон сам катит, – сказал диспетчер.
В неразличимости рейдового мерцания, в локомотивном шуме, доносившемся из глубины моря, в слабости как бы самолетных сигнальных огней «Волгограда», которые никак не связывались с этим шумом, было что-то тревожное. Гул корабельных машин то прямо катился к нам по гладкой дороге, то уходил вдаль, и эхо возвращало его из темноты.
Мы оттолкнулись от берега и ощутили, как отдалилось рейдовое мерцание и приблизился корабельный шум. Он совсем отделился от сигнальных огней и заходил на нас с берега.
– Успеете! – крикнул диспетчер. – Он ещё далеко.
Заметил, как мы заторопились.
Он ещё видел с берега шлюпку, а вокруг нас уже сомкнулась темнота. Ощупью, то находя сигнальные огни «Волгограда», то опять теряя их, пытаясь сориентироваться по отфыркиванию его машины, мы вышли на мерцавшие рейдовые дорожки.
Баржа, на которую указывал диспетчер, стояла в стороне. Мы причалили к ней и выбрались на ее железную корму. Корма была непривычно голой, без рубки, без помещений для команды, с огромным замком для носа толкающего судна. Два больших кнехта поднимались рядом с этим замком. На такой барже-приставке команда и не предусмотрена.
Красный и зеленый сигнальные огни слепо нацелились на нас. И нельзя было понять, далеко ли «Волгоград» или уже близко. И вдруг ударило по глазам, ослепило. Угасли все звуки. Мы увидели свои отсвечивающие прозеленью руки. Как во внезапно открывшейся сцене, в яростном свете над баржей навис темный нос. И словно от этой вспышки, рядом с нами ватно откинулась крышка люка, и голый по пояс парень выскочил из трюма. Глаза его блеснули, как у актера, попавшего под сильный свет.
Такие же карнавальные отсветы были в глазах парней, рассматривавших нас с палубы «Волгограда». Казалось, они смеялись над нами. Один из них рассматривал чалкой на самом носу. Я ждал, что он бросит ее парню, выскочившему из трюма. Но матрос сам бросился вперед, и прыжок его поразил меня не меньше, чем неожиданное появление полуголого парня.
Грохнуло железо, и, наверно, не только мое сердце сжалось.
Парни сразу же потянули канат, и я увидел, что прыжок был излишней лихостью. Нос «Волгограда» с невозможной для такой махины точностью сам входил в замок приставки.
– Ребята, – спросил я, – где старший?
– А вот капитан, – показал полуголый прямо на рефлектор.
Подниматься надо было по трапу, который уже спустили на баржу, а потом на высоту трехэтажного дома по бревнам, которые вез «Волгоград». Казалось, рефлектор прожектора вращается вокруг своей оси, а вместе с ним вращается и его яростный луч. Совсем ослепнув, мы поравнялись с человеком в форменном пальто, с мегафоном в руках и повернулись к прожектору спиной.
– Нет, – ответил капитан только после того, как мы повторили просьбу. Лишь карнавальный прожекторный отблеск в его глазах говорил, что он, пожалуй, давно заметил нас, оценил, и тем, как появились, как говорили с его матросами, как лезли к нему наверх, мы почему-то не пришлись ему по душе. И я вдруг увидел, как нелепо то, что мы всю ночь гнались за этим кораблем, ссорились, искали Пятиизбянки, карабкались под яростным светом по бревнам и уйдем сейчас по желтой, громадной лестнице и прожектор будет освещать каждое наше неумелое движение.
Словно удивляясь нашей непонятливости или нашему упрямству, капитан сказал:
– Как я вашу шлюпку подниму? На талях у меня свои шлюпки. Я их не сниму, чтобы вашу поставить.
И мы пошли по бревнам вниз. По какой-то родственной похожести, по тому, что их было слишком много на вахте, мы догадались, что матросы на «Волгограде» – практиканты.
Мегафонным радиоголосом капитан сказал нам вслед:
– За мной «Салехард» идет. Может, он вас возьмет.
Парни оглянулись на капитанский радиоголос. В глазах их был все тот же театральный отблеск.
Пока мы отгребали от баржи, прожектор на «Волгограде» потух, угас желтый отблеск сосновых бревен и сквозь слепоту, которая образуется после такой вспышки, пробились красный и зеленый сигнальные огни.
Ещё часа два мы ждали на рейде. Ветер постепенно согнал темноту, и когда пришёл «Салехард», вода была такого же серого цвета, как и окраска его корпуса.
Капитан «Салехарда» оказался благодушным человеком. Он сразу же согласился взять нас на буксир. И я понял, что даже капитаны не всё знают о стихии, с которой имеют дело.
– У вас скорость километров двадцать? – спросил я.
– Ну, – засмеялся капитан, – примерно.
– На буксире вы нам шлюпку размотаете по большой волне. Нам бы наверх ее поставить.
И капитан «Салехарда» сказал мне то же самое, что и капитан «Волгограда»:
– На талях у меня свои шлюпки. Чем я вашу подниму?
– С вашей бы помощью вручную.
И капитан опять засмеялся:
– Я – сердечник. Кто же ее вам будет вручную поднимать! Она у вас тонну весит. Вам надо в порт. Там подъемные механизмы. Она у вас военно-морская. Мои ялы вполовину легче.