Эйфельхайм: город-призрак
Шрифт:
Но священник неправильно понял Макса. Ойген, а не Манфред сидел привязанным на стуле в палатке лекаря.
Dentator [186] удалял один за другим раскрошенные зубы при помощи пеликана — французской новинки, вошедшей в употребление совсем недавно. Мускулы dentator вспухли от напряжения, а Ойген сдерживал крики при каждом рывке. Лицо юнкера почернело от удара. Кровь залила лоб, нос, подбородок и окрасила зубы, торчащие сквозь висящую лоскутьями щеку, отвратительно алым. Челюсти скалилась сквозь рану. Рядом, ожидая своей очереди, заляпанный кровью хирург читал книгу с загнутыми краями страниц.
186
Dentator —
Манфред, желая поддержать парня, стоял подле стула. Заметив появление Дитриха, он знаком показал, что с разговором следует повременить. Пастор беспокойно ходил вокруг палатки, чувствуя тяжесть предстоящего разговора.
Поблизости стоял покрытый пятнами стол, над которым обычно трудился костоправ, а рядом с ним корзина сухих губок. Заинтригованный, Дитрих наклонился поднять одну из них, но лекарь остановил его:
— Нет-нет, падре! Очень опасно брать. — Его говор, в котором перемешивались французские и итальянские слова, выдавал в нем уроженца Савойи. — Они пропитаны вытяжкой опиума, коры мандрагоры и корней белены; яд может попасть вам на пальцы. Тогда… — Он изобразил, что слюнявит палец, как будто собираясь перелистнуть рукопись. — Вы понимаете? Очень плохо.
Дитрих отпрянул от внезапно оказавшихся зловещими губок.
— Для чего вы их используете?
— Если боль, и такая сильная, что нельзя резать без риска, я смачиваю губки, освобождаю пары и держу под носом у человека — вот так — пока он не заснет. Но… — Лекарь вытянул руку в кулаке, отставив большой палец и мизинец, и помахал ею. — Слишком много fumo, [187] и человек не проснется, так ведь? Но, когда раны особенно ужасны, может, и лучше, если он упокоится в мире, а не в муках, так?
187
Fumo — испарения, дым, пар (итал.).
— Можно я взгляну на книгу? — Дитрих указал на фолиант в руках хирурга.
— Э, она называется «Четыре мастера». Описывает самое ценное — опыт древних, сарацин и христиан. Мастера из Салерно составили ее много лет назад — прежде чем сицилийские famigliae [188] убили всех анжуйцев. Эта книга, — добавил он с гордостью, — копия непосредственно с экземпляра мастера, но я уже кое-что в нее добавил.
— Искусная работа, — сказал пастор, возвращая книгу. — Так в Салерно, значит, обучают хирургии?
188
Famigliae — семьи, семейства (итал.).
Савояр засмеялся:
— Черт возьми! Штопать раны — это искусство, а не schola. [189] Ну, в Болонье есть schola, учрежденная Анри из Лукки. Но хирургия — занятие для искусных рук, — лекарь пошевелил пальцами, — а не для смышленых умов.
— Ja, слово «хирург» на греческом означает «ручная работа».
— Oho, да ты ученый, я вижу…
— Я читал Галена, — признался Дитрих, — но то было много…
189
Schola — школа (лат.).
Савояр сплюнул на землю:
— Гален! В Болонье де Лукка вскрывал трупы и обнаружил, что представления Галена — чушь собачья. Гален резал лишь свиней, а люди не свиньи! Я сам был учеником во время первого публичного вскрытия — о, лет тридцать назад, я думаю, — мой учитель и я, мы делали вскрытия, а он, важный dottore, [190]
190
Dottore — доктор, врач (итал.).
191
Vino — вино {лат.).
192
La Natura — природа (итал.).
Dentator тем временем завершил свою работу, и словоохотливый dottore занял его место над щекой Ойгена. Тот, весь мокрый от пота и обессилевший после манипуляций с челюстью и зубами, наблюдал за ножом в руке хирурга с явным облегчением. Ножи он понимал. Пеликан же слишком сильно смахивал на орудие пыток.
— Он справится, — начал рассказывать Манфред по дороге к шатру. — Удар, что принял Ойген, предназначался мне. Этот шрам он может носить с гордостью. Сам маркграф заметил его подвиг и тут же согласился, что парень заслужил акколаду. [193] Твой Ганс тоже вел себя как храбрец, я обязательно обращу внимание Гроссвальда на это.
193
Акколада — посвящение в рыцари.
— Из-за него я и приехал. — Дитрих поведал, что случилось в деревне. — Одна часть крэнков заявляет, что Ганс поступил правильно, несмотря на волю своего господина. «Спасает нас от алхимика», как выразились они.
Манфред, восседая на походном стуле, сложил руки под подбородком.
— Понимаю. — Он хлопком подозвал слугу и взял конфету с поднесенного ему подноса. — А крэнки Гроссвальда? — Он махнул слуге в сторону Дитриха, но священник отказался от угощения.
— Они кричат, что Ганс своим неповиновением нарушил естественный порядок, а это противно им превыше всего. Я подозреваю, что есть и другие точки зрения. Пастушка разгневана на Ганса, но употребит свое влияние на то, чтобы свергнуть Гроссвальда, которого считает виновным в бедственном положении, в котором очутились пилигримы.
Манфред хмыкнул:
— Они изворотливы словно итальянцы. Как обстояли дела к моменту твоего отъезда?
— С того времени, как они уяснили себе значение Мира во Христе, многие из низкородных бежали в церковь Св. Екатерины или в замок, чем привели в замешательство своих обидчиков, которые опасаются вашего гнева в случае вторжения в убежища.
— Хорошо, — сказал Манфред. — Не могу сказать, что мне нравится, когда нарушается естественный порядок вещей, но Ганс оказал мне сегодня огромную услугу, и ради чести своей я прослежу, чтобы его наградили, а не наказали.
— Что это была за услуга, мой господин? Смягчит ли она Гроссвальда?
— Гроссвальд, — человек непредсказуемого нрава. — Манфред не договорил, криво улыбнувшись. — Мы так привыкли к этим созданиям за зиму, что я думаю о нем, как о человеке. Ганс и его крэнки налетели на стены в тот момент, когда защитники смотрели только за проломом, сбросили оттуда лучников, а затем взяли штурмом главную башню и сокровищницу!
— Герр, — сказал Дитрих, охваченный дурными предчувствиями, — а их видели?