Эйфория

mythstoorfoot

— Разумеется, вы понимаете, что некоторые вещи, которыми мы здесь занимаемся, делаются во имя высшего блага.

— В том, что вы совершили, нет высшего блага, — выплюнула Донахью. — Лишь ложь и страдания. Вы, ублюдки, вольны делать что вам захочется, но по крайней мере, скажите мне вначале правду.

— Боюсь, — медленно произнёс Уоррен, — этого не случится.

Мелисса вскочила на ноги и опрокинула стул, удерживаясь за стол правой рукой.

— Вы не можете утаивать его от меня!

Два натренированных охранника, одетых в униформу ФБР, материализовались из тени по обе стороны от неё, но Уоррен махнул им, чтобы они отошли.

— Мелисса, послушайте себя. Вас захватила несуразица

очень сбивчивого, очень повреждённого разума. Нечего утаивать.

Она качала головой, хотя взгляд её глаз по-прежнему был устремлён на Уоррена.

— Поверить не могу. Поверить не могу, как далеко это тянется. Все эти годы… Чёрт подери, Господи! — её глаза закатились к потолку, а кулак её руки ударился о стол в отчаянии. — И вы лгали всем нам? Даже когда он умер, мы не заслужили правды даже тогда? Даже когда его дочь явилась, чтобы служить вам, — даже тогда?

Впервые Уоррен выглядел уязвлённым.

— Я знал вашего отца, Мелисса. Он был образцовым специальным агентом и очень хорошим человеком.

— Ни слова больше! — её горло пересохло, саднило глаза. — Не вам мне рассказывать. Я уже знаю. Знаю, что вы с ним сделали, чем вы вынудили его стать. Ради Бога, я видела это своими глазами. Будь оно проклято.

Она покачала головой, изо всех сил стараясь, чтобы её голос не надломился.

— Я знаю… знаю, что мой отец был частью программы. Просто я не могу поверить, будто вы не думали, что я смогу объединить все факты в единую картину. Он был одним из первых? Он вообще давал своё согласие?

Ответа не последовало. Внезапно две руки грубо схватили её сзади, её свободную руку прижали к её боку. Мелисса закричала и попыталась вырваться, но хватка была слишком крепкой. Вместо этого, она вытянула голову вперёд со всем достоинством, на которое была способна, и посмотрела прямо в глаза Уоррену.

— Вы омерзительны. Всё, чем вы здесь занимаетесь, заслуживает лишь презрения, всё, за что вы ратуете. Вы лгали мне и заставляли лгать меня. Вы заставили меня предать ни в чём не повинного человека, человека лучшего, чем любой из вас и чем любой из ваших дружков в грёбаном ФБР. Я больше не хочу иметь с вами никаких дел.

Уоррен неотрывно смотрел на неё несколько мгновений, а затем зашёлся низким, мрачным, леденящим кровь смехом.

— Ох, Мелисса, — произнёс он. — Теперь я понимаю. Вы влюбились в него, не так ли? Или по крайней мере, в его образ. Так похоже на вашего отца… — он покачал головой и улыбнулся. — Что ж, не обманывайте себя. Вы никогда ничего для него не значили, не по-настоящему. Всё, что, как вам кажется, между вами было, для него не реальнее, чем картинка в его очках. Вы были лишь иллюзией, смазливым отвлечением, ничем большим. Он просто тоже желал ваш образ, чистую идею вас. И это всё, что от вас требовалось. В конце концов, Мелисса, есть причина, по которой мы выбрали именно вас для этой конкретной задачи.

Она дрожала. Перед глазами всё расплывалось. Комнату вокруг неё затянуло дымкой серых призраков и чёрных теней; она осознавала, что её рука болит там, где её держат. Она оказалась поймана в ловушку этой комнаты, этого здания, этого города, этого костюма. Она чувствовала, как её жизнь по спирали уносится прочь, в то время как она оставалась пригвождённая здесь, севшая на мель, запертая в клетку из своих сожалений и своей истории.

И её сознание наводнили призраки из воспоминаний о прошлом, о её отце, получающем очередное повышение до лейтенанта, а затем присоединяющегося к ФБР, о всей той гордости, что она чувствовала, а после глубокая, густая печаль каждое мгновение, когда ему становилось всё хуже и хуже, казалось бы необъяснимо, а доктор ничего не мог сделать, и затем в один день он просто исчез – навсегда, – а она думала, что может

быть мама врёт, когда говорит ей, будто он умер, но вела себя так, словно верит в это. Он испарился в ФБР, словно видение. Поэтому он никогда по-настоящему не умирал, не для них: ни для неё, ни для её матери, ни для её младшего брата. Её младший брат, смирившийся с болью и тишиной, заползшими в их дом, словно недуг, сестра, вынужденная остаться, чтобы приглядеть за их захворавшей матерью, которая тихо скончалась от горя через год или два. И отец, чьё отсутствие, такое величавое и тяжёлое, призраком задержалось в этой семье. Могла ли она воскресить в памяти налитые кровью сосуды в его глазах, вызванную зависимостью дрожь в тонких пальцах? Так может быть, он в действительности никогда не умирал, может быть, он продолжал жить где-то в этих тусклых коридорах, словно неудавшийся научный эксперимент, и поэтому фантом преследовал их все эти долгие годы. И может быть, поэтому и её тоже притянуло сюда, к загадке, которую она мучительно жаждала разгадать всю свою жизнь. Её щеки были мокрые от слёз. Она смутно слышала, как Уоррен отдаёт приказ увести её, будто он говорил где-то вдалеке.

Хуже всего, что теперь она увидела, чем должен был стать её отец. Она уже видела прежде, как это произошло на её глазах, и она сыграла свою собственную, ужасную роль в разгромной битве против этого бедного, терзающегося человека, который лишь хотел сделать мир лучше, раскрывая одно дело за другим. Её отец или Норман Джейден? Возможно, Уоррен был прав. Возможно, в её сознании они были неразличимы.

Это была последняя сознательная мысль Мелиссы, а её саму тем временем тащили прочь сквозь массивные, серые двери в бесконечные коридоры за ними.

***

Норман сидел один на скамейке в парке, на том же месте, где сидел с Мелиссой в первый день их встречи.

Теперь деревья были голыми скелетами, а землю застлала подстилка из гниющих, красно-коричневых листьев. Першинг Парк почти полностью казался серым. Но на фоне низких облаков в экстазе цвета прорезалось заходящее солнце, словно оно заранее выбрало именно этот момент для величественного бунта против статус-кво. Обещание заката подкрадывалось ближе.

Одинокий агент вздрогнул. В воздухе повисла прохлада. Это заставило его перевести дух и поплотнее натянуть куртку.

Он по-прежнему сжимал в ладони чёрные очки, а их тихий зов овладевал его разумом. Теперь это было всем, что у него осталось. Фантомы и воспоминания. Они забрали её куда-то, он не знал куда. И они даже и слова не сказали. Они оставили его изнывать в этом скорбном безмолвии. Казалось, этого никогда не происходило, она никогда не существовала: она, Рейни и всё это было лишь ярким вымыслом его воображения. Но он отчего-то так не думал. Он думал, что теперь может назвать разницу между галлюцинациями в его голове и теми, кто ходил по земле в совершенно телесной форме.

Он нырнул в карман другой рукой, выудил маленький, холодный пузырёк голубого и зажал его в пальцах. Имея по объекту в каждой руке, покоящейся на поверхности деревянного столика для пикника, он выглядел как второсортная Фемида. В действительности, он ощущал, будто его руки закованы в кандалы. Он ощущал, как над ним довлеет груз неотвратимости.

Норман посмотрел вверх. На фоне земли, солнце выглядело как разделенный надвое желток. Это был красивый, щемящий душу закат — закат, разбивающий сердце. Розовый, пурпурный, оранжевый, золотой. Когда Норман был ребёнком, ему говорили не смотреть на солнце, но в это мгновение оно было настолько утончённо-манящим, что он не мог не смотреть. Он не мог видеть, как оно двигается, но когда он отворачивался, а потом вновь поворачивался, то его положение в небе смещалось, и он знал, что оно просачивается сквозь пальцы.