Эйзенхауэр. Солдат и Президент

Амброз Стивен

В 1948 году Кей опубликовала книгу о своем военном опыте "Моим боссом был Эйзенхауэр". Книга имела большой успех, гонорар за нее вместе с деньгами, полученными за устные выступления, обеспечил ее финансовую независимость. После переезда Эйзенхауэра в Нью-Йорк в 1948 году Кей сумела "неожиданно" столкнуться с ним около его работы; он был суров и, по ее собственному последующему признанию, отчитал ее такими словами: "Кей, это невозможно. Я ничего не могу поделать" *25.

В 1952 году Кей вышла замуж за Реджинальда Моргана, нью-йоркского биржевого маклера. Затем последовала публикация "Ничего не скрывая" (1973), которая вызвала новые мемуары Кей "Незабываемое: мой роман с Дуайтом Д. Эйзенхауэром". Во вступлении Кей говорит, что сначала ее удивил, а потом

обрадовал рассказ Трумэна о том, будто Эйзенхауэр хотел развестись с Мейми и жениться на ней. Поскольку Эйзенхауэра к тому времени уже не было в живых, а сама она умирала от рака, то она решила рассказать всю правду об их знаменитом романе. Сказала она "всю правду" или нет, можно только гадать. Если сказала, то значит, что всю войну генерал Эйзенхауэр был импотентом. Книга Кей в целом является живым и трогательным отчетом о военном увлечении, которое было одновременно угнетающим и вдохновляющим. Она нигде не приписывает себе хоть сколько-нибудь значительной роли в его жизни, но она всегда была рядом, внимательный и очень чуткий наблюдатель, влюбленный по уши в своего босса. Любил ли Эйзенхауэр ее — вопрос менее ясный, хотя он, очевидно, испытывал к ней сильное чувство. На самом деле она была третьей по значению, после матери и жены, женщиной в его жизни. Но он никогда не думал жениться на Кей, о чем она прекрасно знала. Мейми, естественно, терпеть не могла Кей, и даже Айк, не очень тонкий человек в таких вопросах, понимал, что он не может иметь одновременно и Мейми, и Кей. В этих условиях он без колебаний выбрал Мейми.

Как бы успешно, холодно и даже жестоко он впоследствии ни избегал Кей, их роман был настолько интересен, что и годы спустя какие-то слухи и сплетни достигали ушей Мейми. Когда вышли "Ничего не скрывая" и "Незабываемое", она настолько расстроилась, что разрешила Джону опубликовать военные письма Эйзенхауэра к ней, которые раньше она запрещала печатать. Получившаяся книга "Письма к Мейми" неопровержимо свидетельствовала, что все годы войны, когда Эйзенхауэр был с Кей, его любовь к Мейми оставалась неизменной. Всю войну его поддерживала мысль о том, что, когда все это кончится, они с Мейми снова смогут жить вместе. Он любил Мейми полсотни лет.

Но любовь к Мейми не исключала любовь к Кей. По крайней мере, любовь к ней в той специфической ситуации, в которой они жили с лета 1942 года до весны 1945-го. Ему повезло, что она была рядом, а союзникам повезло, что она там оказалась. Лучший совет, который касался взаимоотношений Эйзенхауэра и Соммерсби, был дан Хьюзом в разговоре с Тексом Ли в 1943 году: "Оставьте Кей и Айка в покое. Она помогает ему выиграть эту войну" *26.

Штаб-квартира оккупационных сил Эйзенхауэра находилась в административном здании фирмы "И.Г.Фарбен" во Франкфурте. Из ненависти к нацистам он издал строгие приказы, запрещавшие любые связи с немцами.

Идя на такой резкий шаг, Эйзенхауэр всего лишь в точности исполнял дух предписаний, содержащихся в документе КНШ 1067 (документ Комитета начальников штабов № 1067), который был прислан ему 26 апреля. КНШ 1067 исходил из виновности всех немцев, хотя одни немцы, конечно, были виновнее других. Он запрещал любые отношения между солдатами и офицерами оккупационных сил и немцами. Он требовал автоматического ареста многих немцев, которые состояли в различных нацистских организациях. Он настаивал на денацификации, прежде всего путем удаления нацистов с гражданской службы и со всех сколько-нибудь значительных постов в общественных и частных предприятиях.

Это было невозможно осуществить, особенно в части отношений с немцами и устранения бывших нацистов со всех важных постов. Эйзенхауэр не сразу осознал эту очевидную истину. Человеческая природа, однако, заставила его изменить свою точку зрения, прежде всего на запрет общения. Не было такой силы, которая могла бы удержать американских солдат, карманы которых были набиты сигаретами и сладостями, от общения с немецкими девушками, когда большинство немецких парней сидело в лагерях военнопленных, где им приходилось очень несладко из-за

требования Эйзенхауэра, чтобы они получали не больше пищи, чем заключенные в лагеря перемещенные лица. Это Сталин заявил своим войскам, что в Германии не виновны только еще не родившиеся, но политика Эйзенхауэра базировалась на тех же принципах. Американские солдаты, однако, видели белоголовых голодных детей, а не виновных нацистов и вели себя соответственно.

В июне Эйзенхауэр признал, что практически невозможно применить приказы о запрещении связей с немцами по отношению к маленьким детям, и он, конечно, понял, что просто глупо запрещать солдатам говорить с немецкими детьми или давать им конфеты. Наконец, в июле официальный приказ о запрещении связей был дополнен фразой "за исключением маленьких детей". В конце концов политика запрета связей стала крайне раздражающей и о ней тихонько забыли.

Денацификация, однако, проводилась с неизменной энергией и горячо поддерживалась Эйзенхауэром. Его настойчивость в ее применении стоила ему дружбы с Пэттоном.

С точки зрения Эйзенхауэра, считать всех немцев виновными было безусловной ошибкой, но в отношении нацистов он в этом не сомневался. В серии приказов он устанавливал, что ни один человек, хоть как-то связанный с нацистской партией, не может занимать никакого важного поста в американской зоне оккупации. Его подчиненные, занимавшиеся конкретными проблемами, считали такую политику нереалистичной. Особенно открыто возражал Пэттон, отвечавший за Баварию. 11 августа он написал Эйзенхауэру, что на различных должностях скопилось "множество неопытных и неумелых людей" и что это является "прямым следствием так называемой программы денацификации". Пэттон писал, что "в Германии быть государственным служащим и не заигрывать с нацистами было столь же невозможно, как в Америке — быть почтмейстером и не выказывать знаков внимания демократам или республиканцам, когда они у власти" *27.

Пэттон продолжал использовать нацистов в Баварии. 11 сентября Эйзенхауэр написал письмо Пэттону, которое должно было поставить все точки над "i". "Если свести все к основам, — писал Эйзенхауэр Пэттону, — Соединенные Штаты вступили в эту войну как враг нацизма; победа наша неполная, пока все активные члены нацистской партии не удалены со сколько-нибудь важных постов и, в необходимых случаях, примерно наказаны". Он настаивал на том, что "с нацистами компромиссов быть не может... Стадия обсуждения этого вопроса давно прошла... Я ожидаю от вас той же лояльности в выполнении этой политики... какую я видел у вас во время войны" *28.

Вслед за письмом Эйзенхауэр отправился к Пэттону сам, чтобы выразить ему свою озабоченность. Он сказал, что хотел бы расширить денацификацию на все сферы жизни Германии, а не только на официальные посты. Но Эйзенхауэр не смог убедить Пэттона; как он докладывал Маршаллу, "дело в том, что его собственные убеждения расходятся с концепцией "жесткого мира" и, будучи Пэттоном, он не может держать язык за зубами ни при своих подчиненных, ни на публике" *29.

Пэттон пытался взять себя в руки. "Я надеюсь, ты знаешь, Айк, что я не даю волю языку, — протестовал он. — Я — могила". Но он дал волю своему языку 22 сентября на пресс-конференции. Репортер спросил его, почему в Баварии так много реакционеров все еще находятся у власти. "Реакционеров! — взорвался Пэттон. — Вы хотите иметь коммунистов? — Помолчав, он добавил: — Я не разбираюсь в партиях... Нацистская проблема похожа на предвыборную борьбу демократов и республиканцев" *30.

Это заявление явилось сенсацией. Эйзенхауэр приказал Пэттону явиться к нему с объяснениями. Пэттон явился. День его приезда Кей позднее описала так: "Генерал Эйзенхауэр пришел таким, словно он ночью глаз не сомкнул. Я сразу поняла, что он решил предпринять меры против своего старого друга. Он постарел на десять лет, принимая это решение... Генерал Пэттон приехал с Битлом, дверь кабинета закрылась за гостями. Но я слышала из-за двери одно из самых шумных заседаний в нашей штаб-квартире. Я впервые слышала, как Эйзенхауэр по-настоящему повысил голос" *31.