Эйзенхауэр. Солдат и Президент
Шрифт:
Впервые за двадцать лет у Эйзенхауэра был кусок земли, в которой он мог копаться, что он и делал с большим вкусом. За семенами он обратился на самый верх. В 1946 году семена ему прислал Генри Уоллес, который, до того как стать министром сельского хозяйства, был известным селекционером, а в 1947-м — сам У. Этли Берпи. Эйзенхауэр для себя выбрал кукурузу, помидоры и горох, а для Мейми — петунии (один из новых сортов петунии Берпи назвал "Миссис Дуайт Д. Эйзенхауэр"). Оба этих года он так спешил, что засеивал свой участок в середине марта, а потом после поздних заморозков все пересеивал.
Они с Мейми жили, как никогда, дружно. Они много вместе путешествовали — за время его работы начальником штаба они посетили все штаты, и это ему нравилось, потому
Мейми поправлялась, ее вес достиг ста тридцати фунтов. В конце 1946 года Эйзенхауэр сказал одному из своих друзей: "Мейми чувствует себя лучше, чем когда-либо. Единственная проблема заключается в том, что она теперь не помещается в свою одежду. Это для нее трагедия". Год спустя она все еще продолжала печалиться о своем весе и гардеробе, а ее муж по-прежнему радовался состоянию ее здоровья. Эйзенхауэр рассказал одному из своих друзей: "Я все время убеждаю ее исполнить давнее желание, купить себе шубу из натурального меха". Она долго не могла решить, что выбрать — темную норку, выращенную в неволе, или более светлую дикую норку, которая стоила в два раза дороже. В конце концов она выбрала более дешевую шубу *48. Фотографии, сделанные в тот период, свидетельствуют о хорошей физической форме Айка и о его добром настроении. Напряжение, которое во время войны было заметно во взгляде, в мимике и движениях, сменилось спокойным взглядом и умиротворенными позами.
Отношения с Президентом Трумэном были корректными, но официальными. Близости между ними не было, но работали они вместе достаточно много. Маршалл был самым главным советником Рузвельта в военных и стратегических вопросах; отношения Эйзенхауэра с Трумэном были совершенно иными. Трумэн не обращался за советом к своему начальнику штаба даже при принятии самых критических военных решений своего президентства — в частности, при объявлении доктрины Трумэна, оказании военной помощи Греции и Турции или русской блокаде Берлина.
Неучастие Эйзенхауэра в этих и других похожих решениях несколько удивляет, поскольку у Эйзенхауэра с Трумэном было много общего. Оба они вышли из крепкого трудолюбивого пионерского племени мелких фермеров и торговцев; выросли они в ста пятидесяти милях друг от друга; Трумэн и старший брат Эйзенхауэра Артур жили вместе в одной комнате в канзасском интернате в 1905 году; оба были интернационалистами, несмотря на свои корни, вросшие в Средний Запад.
Эйзенхауэр ценил поддержку Трумэна в своих стараниях унифицировать вооруженные силы (сам Эйзенхауэр был настолько твердым сторонником унификации, что предложил единую форму для всех армейских служб и посылку курсантов третьего года обучения сухопутных сил в Аннаполис, а моряков — в Уэст-Пойнт). Оба разделяли общеармейское предубеждение против корпуса морской пехоты, и, хотя ни один не мог признаться в этом публично, оба они хотели упразднить морских пехотинцев (сами морские пехотинцы считали, что главной целью программы унификации было уничтожение корпуса).
Но, несмотря на обилие общих черт, Эйзенхауэр и Трумэн так и не стали друзьями; напротив, они немного тяготились друг другом. Трумэн не мог смириться с популярностью Эйзенхауэра. Когда они вдвоем прилетели 6 июня 1947 года в Канзас-Сити на президентском самолете, репортеры в аэропорту набросились на Эйзенхауэра, а не на Президента. И на ежегодной встрече 35-й дивизии основное выступление делал Эйзенхауэр, хотя именно Трумэн служил в этой дивизии во время первой мировой войны.
Самой трудной военной проблемой Соединенных Штатов в те годы, когда начальником штаба был Эйзенхауэр, была выработка политики в связи
Эйзенхауэр называл бомбу "адовым изобретением" *49 и выступал за международный контроль над этим видом оружия, но все попытки выработать здравую ядерную политику разбивались об углубляющуюся американскую подозрительность по отношению к Советскому Союзу. Когда Эйзенхауэр стал начальником штаба, главной проблемой, связанной с атомной бомбой, была неизвестность. Какой может стать взрывная мощь нового оружия? Сколько времени займет у других наций разработка собственной бомбы? Какую систему доставки этого оружия необходимо разработать? Какой эффект произведет бомба на дипломатию? На традиционную войну? Кроме этих и многих подобных вопросов Эйзенхауэра и других начальников штабов волновали распространившиеся в обществе взгляды, в соответствии с которыми с созданием атомной бомбы армии и флоты были ненужными и обладание атомной монополией само по себе являлось достаточной защитой США.
Самым страшным кошмаром казалось то, что к бомбе начнут относиться как к обычному оружию и что каждая нация сможет производить столько бомб, сколько ей заблагорассудится. Но если бы Соединенные Штаты настаивали на сохранении монополии, то именно это и произошло бы, так что монополия едва ли была разумной политикой, поскольку, по общим оценкам, в течение пяти лет русские должны были создать собственную атомную бомбу.
Отношение к атомной политике было так тесно связано с отношением к Советскому Союзу, что отдельно они не обсуждались, поэтому настал благоприятный момент обсудить эволюцию взглядов Эйзенхауэра на русских. Вернувшись из Германии, он оставался верен дружескому отношению к Советскому Союзу. В ноябре 1945 года на слушаниях в комитете Конгресса его попросили оценить вероятность развязывания русскими новой войны. Он ответил: "Россия не может извлечь никакой выгоды из войны с Соединенными Штатами. Я думаю, что один из основных мотивов нынешней политики России — сохранение дружбы с Соединенными Штатами" *50.
Через три дня после вступления в должность в Пентагоне он написал Жукову теплое письмо, приглашая его приехать с визитом в США весной и выражая надежду, что многие другие советские официальные лица также посетят Америку, поскольку такие обмены содействуют взаимопониманию и доверию. Жуков ответил, что надеется приехать, и, в свою очередь, послал Эйзенхауэру новогодние подарки, среди которых была и шкура белого медведя. В марте 1946 года Жуков прислал Эйзенхауэру набор русских деликатесов. Эйзенхауэр поблагодарил его, снова пригласил посетить США и так закончил письмо: "Я по-прежнему считаю часы, проведенные в дружеских беседах с вами, одними из самых приятных и полезных в моей жизни" *51.
В апреле, однако, Жуков уехал из Берлина в Москву, откуда быстро был переведен командующим в Одессу. Битл Смит, которого Трумэн назначил послом в Москве, сообщил Эйзенхауэру, что Жуков впал в немилость. Ходили слухи, что одной из причин устранения Жукова была его дружба с Эйзенхауэром. Визита Жукова в США так и не будет.
Весь 1946 год Эйзенхауэр с тревогой наблюдал за быстрым ухудшением советско-американских отношений и разговорами в США о "неизбежности" конфликта между двумя системами. 11 июня Трумэн созвал совещание в Белом доме. Государственный секретарь и Комитет начальников штабов обсуждали возможность наступления русских в Европе. Такие разговоры раздражали Эйзенхауэра, поскольку он считал их необоснованными. "Я не верю, что красные хотят войны, — сказал он Трумэну. — Чего они могут добиться с помощью военного конфликта? Они получили практически все, что способны переварить" *52.