Эйзенхауэр

Чернявский Георгий Иосифович

Как раз перед самым началом Шельдской операции, 2 сентября, с Эйзенхауэром случилось несчастье. Когда после встречи с Брэдли и Паттоном в Версале он на маленьком двухместном самолете возвращался в Гранвиль, начался шторм, летчик потерял ориентацию, исчерпал запас горючего и вынужден был посадить самолет на береговую линию. Помогая пилоту оттащить машину от начинавшегося прибоя, Дуайт поскользнулся, упал и сильно поранил колено. До дороги пришлось добираться через соленое болото, несколько раз проваливаясь по пояс, и в результате колено распухло и загноилось.

Пилот остановил первый же военный джип, и Дуайта быстро доставили в Гранвиль. Его на руках подняли на второй этаж и уложили в постель. Вызванный из Лондона врач определил, что повреждена коленная чашечка.

Главнокомандующему было предписано неделю находиться в постели. За это время опухоль уменьшилась, на колено была наложена гипсовая повязка. Когда Дуайту разрешили передвигаться, ему пришлось пользоваться вначале костылями, а через две недели тростью. Только к концу года он смог отказаться от опоры, но боли в колене, то усиливаясь, то ослабевая, мучили его до конца жизни. Несколько раз до окончания войны ему приходилось вновь пользоваться костылями. Это было особенно неприятно, когда предстояли пресс-конференции — Дуайт не мог появиться перед журналистами в беспомощном, как он полагал, виде. В этом случае костылями он не пользовался и шел, превозмогая боль, а адъютанты внимательно следили, чтобы он не споткнулся, и были готовы в любой миг оказать ему помощь^{324}.

Глава седьмая.

В НАЦИСТСКОМ ЛОГОВЕ

Перед Западным валом

Эйзенхауэр иногда жаловался, что осенью ему не везет. На этот раз невезение состояло не только в травме колена. Несравненно более важной неприятностью он считал недооценку масштабов сопротивления врага. Поздней осенью 1944 года его армии остановили наступление — главным образом из-за погодных условий. Непрерывные дожди, сильный ветер крайне затрудняли поддержку атакующих войск авиацией, не давали возможности продвигаться бронетанковым дивизиям. «Я до предела устал от погоды», — писал Эйзенхауэр Маршаллу^{325}. В таких условиях обороняться было значительно легче, чем наступать, и германское командование, надеясь на «чудо-оружие», полностью воспользовалось ситуацией.

Попытка с ходу овладеть таким крупным центром, как Кельн, оказалась неудачной. Только 21 октября удалось после тяжелого боя захватить город Ахен, являвшийся первым крупным немецким населенным пунктом, оказавшимся в руках союзников. Президент Рузвельт был обеспокоен ситуацией на фронте. Его пресс-секретарь Стивен Ирли, посланный к Эйзенхауэру, согласился с мнением главнокомандующего: «Люди такой силы и с такими воинственными тенденциями, как немцы, не сдаются; их необходимо разгромить до основания»^{326}.

Эйзенхауэр был неутомим. Несмотря на сплошные дожди и непролазную грязь, он уделял много времени посещению частей, передвигаясь на автомобиле, так как любая попытка использовать самолет легко могла окончиться катастрофой. Используя относительное затишье на фронте, он поставил себе задачу приехать в каждую дивизию и побеседовать с максимальным количеством солдат и офицеров. Во многих случаях поездки не просто разочаровывали его, а приводили в негодование. После высадки на континент Дуайт в ряде приказов требовал, чтобы между офицерами и солдатами не было существенных различий в условиях быта, питания, гигиены. Теперь же он обнаруживал, что рядовым приходилось ночевать в плотно набитых людьми конюшнях или складских помещениях, тогда как офицеры занимали роскошные квартиры, принадлежавшие германской знати. Несколько раз Эйзенхауэру приходилось наблюдать, что части перемещаются под дождем в открытых грузовиках, тогда как на складах имелось достаточное количество тентов. Обычно после визита главнокомандующего в частях несколько улучшались бытовые условия, и в результате его популярность среди военнослужащих всё увеличивалась.

Тем не менее ему вновь и вновь приходилось издавать приказы и выдвигать устные требования, чтобы все «привилегии» (по-видимому,

имелись в виду не только бытовые условия, но и трофеи, от которых не отказывалась ни одна армия в мире) распределялись между военнослужащими «в должной пропорции». О том, что американская и британская армии участвовали в ограблении местного немецкого населения (оправдывая его местью за беды порабощенных народов и страдания англичан во время германских авианалетов), свидетельствовали даже некоторые документы самого Эйзенхауэра. В одном из его распоряжений говорилось, что захваченное вино следует распределять так, чтобы рядовые получали столько же, сколько офицеры. Приказ завершался указанием: «Во всех случаях офицеры должны ставить заботу и благоденствие своих солдат выше своего собственного комфорта и удобств»^{327}.

Тоскливые дни Дуайта Эйзенхауэра осенью 1944 года еще сильнее омрачились очередной стычкой с супругой. На этот раз речь шла об очень серьезном вопросе. Предстояла отправка на европейский фронт дивизии, в которой служил сын. Мейми была в отчаянии, умоляла мужа принять меры, чтобы Джон не покидал Соединенных Штатов. Дуайта также беспокоила судьба сына, но он не считал возможным проявлять заинтересованность в этом деле. Он писал Мейми: «Мне очень тяжело удерживать себя от того, чтобы “вмешаться”. Я полностью поглощен [будущим] мальчика; но я напоминаю себе вновь и вновь, что он мужчина, что у него мужская работа и что он делает собственную карьеру. Как хотел бы я сейчас быть вместе с ним!»^{328}

Эти аргументы никак не действовали на Мейми, которая теперь считала, что муж безразличен к ребенку. Она не понимала, что даже без вмешательства главнокомандующего его сына не отправят на передовые позиции — даже не из желания угодить начальству, а по вполне практическим соображениям: гибель сына могла бы крайне отрицательно отразиться на качестве руководства войсками, не говоря уже о том, что существовала вероятность, хотя и очень малая, что лейтенант Эйзенхауэр будет захвачен в плен противником и этот факт широко использует вражеская пропаганда. Скорее всего, Эйзенхауэр знал о трагической судьбе старшего лейтенанта Якова Джугашвили — сына Сталина, который 16 июля 1941 года попал в плен и 14 апреля 1943-го погиб в лагере военнопленных. Эйзенхауэр понимал, что без всяких его указаний сын будет направлен на такую службу, где окажется в относительной безопасности. Сам Джон Эйзенхауэр через много лет с иронией вспоминал этот эпизод в газете «Нью-Йорк таймс» в материале под характерным заголовком «Президентским детям не полагается идти в бой»^{329}.

Осенью в США состоялись очередные президентские выборы. Франклин Рузвельт в четвертый раз выдвинул свою кандидатуру. Во время предвыборной кампании жене Эйзенхауэра впервые был задан вопрос, позже многократно повторяемый: к какой партии принадлежит ее супруг? Мейми давала один и тот же ответ: «Не знаю». Прочитав про это в газетах, Дуайт добавил: «Я тоже». А в письме жене, которое звучало явной инструкцией, было сказано: «У всех солдат есть только один верховный главнокомандующий — президент. Долг, лояльность и единство — это совершенно необходимое теперь требование для нашего будущего как нации, чтобы солдаты занимались исключительно своим собственным делом!»^{330}

Арденны

День 16 декабря 1944 года проходил в ставке Эйзенхауэра, незадолго перед этим переместившейся в Версаль, почти как обычно. Правда, текущую работу ненадолго прервали, чтобы поздравить с женитьбой ординарца главнокомандующего сержанта Микки Маккеофа. Кей было приятно услышать (разумеется, наедине), что Дуайт недавно поведал о ней Черчиллю (как будто до британского премьера раньше не доходили сплетни о личной жизни главнокомандующего!) и тот пообещал наградить ее медалью Британской империи^{331}.