Ездовой Гном

Уткин Михаил

– Леша! Может мне Игорю посоветовать перенести твое рабочее место в курилку?
– не дала мне додумать Лена.

– Да отвали ты наконец от меня!
– взорвался я, пробкой выскакивая из беседки.

– Ну вот... отвали. Как это отвали? Полдня за него трубку поднимаю, а вот еще и отвали, - сказала Лена мне растерянно вослед.

Вообще взвыть захотелось, я махнул рукой и побежал в контору.

Глава 4

Предыстория

На широкой, мозолистой ладони поблескивают монетки.

Серебрушка и четыре медяка с полустертыми профилями Германа третьего. Человеческого короля, длинный нос которого породил немало насмешек при жизни, да и после смерти тоже.

На монетах нос стирался и плющился быстрее всей остальной чеканки. Может быть так потомки и не задумывали, но со временем он обрел множество медных профилей с носом сплющенным, стертым и сломанным, как и полагается могучему правителю и сильному воину.

Медяки монета мелкая - начеканенная раз, долго потом ходит среди бедноты, а вот серебро другое дело. Кругляш в центре ладони маленький, но толстый. Ценнее каждого медяка в десять раз. Каждый правитель, едва собрав налог, старательно переплавляет деньги и чеканит свою физиономию. Вот и на этой монете, одутловатый лик неизвестного короля, которые сменяются ныне быстрее, чем успеют переделать все деньги.

Серебро благородный металл. Свет луны, замороженный в древние времена великими льдами и добытый в наших глубоких штольнях. Я ощущаю кончиками пальцев его холодную силу. Если провести монетой по лезвию секиры, можно с одного удара развалить любого оборотня. Конечно только один раз, пока серебро не смоет его кипящая кровь. Руки дрогнули вспоминая оружие, плечи напружились, словно на них снова легли адамантовые латы. Я судорожно сглотнул. Доспехи, оружие в прошлом. Теперь этот серебряный кругляш лишь деньги.

Деньги... их всегда мало и теперь эти мелкие монеты жгут ладонь. Целый день, и вот только эти пять монет. И скамья в дальнем углу таверны. Низкий, покосившийся стол с крышкой выщербленной так, словно он плаха на которой обезглавили целый хирд гномов. Тень воспоминания коснулась разума, заставила скрипнуть зубами, но нет, нельзя вспоминать. Нельзя.

Угол потолка теряется во тьме, зато паутина ловит свет ламп, поблескивает, покачивается. Рыжий паук занял центр. Он жирен и внушает - смотрит сверху презрительно и высокомерно. Еще бы, вся паутина завешана мухами и мотыльками. Да что мотыльками, висит даже стрекоза невесть как залетевшая в таверну. Висит, раскинув крылья как новомодный человеческий бог. А гном... что гном...

От сцены всхлипнула скрипка. Тощий хоббит, вжал ее в шею словно решил передавить себе сонную артерию, смычок медленно попробовал струны. Хоббит шевельнул оттопыренными ушами, словно прислушался к чему - то далекому, и будто получил команду - повел рукой быстро и яростно так что смычок исчез из вида. Мелодия разом рванулась и зарыдала, мечась по залу. Со струн взвились дымки, запах паленой канифоли тронул ноздри.

Дым канифоли... старый добрый друг напомнил времена, когда гномы были великим народом. Лудить, паять, ковать, мастерить... Никогда уже не вернуться те времена. Никогда.

 Горькое слово «никогда» повисло на языке, потекло

горечью в горло. Захотелось смыть её, скорее смыть! Элем, ромом, да не важно чем, лишь бы перестать ощущать. Но нельзя. Пока нельзя.

 Хоббиты не встали в той великой войне ни на чью сторону, и теперь его скрипка стонет об этом всеми своими мелодиями. И пока в таверне мало посетителей, стонать будет. Но очень скоро в скрипача полетят огрызки, кости, бутылки... и он сменит музыку на разухабистое. Как всегда. Но не сразу, и не сейчас.

 Веки устало опустились, выдавили слезу. Она привычно пощекотала щеку. Плевать, в бороде её все равно не видно. Крик из зала смахнул вялую дремоту:

 - Ездовой! Эй, ездово-ой!

– Да, господин! Гном бежит, господин!
– раздалось совсем рядом. Пахнуло потом и сивухой, мимо промчался Асашка, гном из новых да резких. Вот вроде бы совсем недавно был «потерявшим память пришельцем, а вот ведь как развернулся...»

Мимоходом Асашка ухватил край лавки и швырнул передо мной, в его глазах сверкнуло злорадство. На несколько мгновений задержусь, я не могу, как и все старшие гномы, терпеть валяющуюся вещь. Лавка встала на место, тем временем завязанная узлом за воротник борода этого выродка исчезла меж высоких столов. Отвратительно, но эти молодые гномы, не ведавшие времена расцвета, заявляют, что так практично. Слово-то какое мерзкое. Пра-актично.

Хоть я и сижу в таверне именно для подобных минут зова, но это не мешает ненавидеть их всей душой. Да я тоже ездовой. Ездовой гном. Но нет, я не побегу, а неспешно, не теряя достоинства, выйду из своего темного угла в зал.

Мимо двинулись высокие человеческие столы. Роста мне едва хватает, чтобы посмотреть на крышку. Но и одного взгляда брошенного мельком достаточно, чтобы начать захлебываться голодной слюной. Большая сила ездового гнома требует поддержания пищей. А ее всегда не хватает.

 Столы ломятся от добротной еды. Куски мяса, кувшины эля, жареные гуси, каша, яйца, мед... Я даже не вижу здоровяков за столом, только еду, ну еще руки, жадно хватающие куски, кружки, руки колотящие кость о стол чтобы выбить мозг, руки...

Седла ездовых гномов стоят у входа. Красть их никто не будет, не нужны они никому. Конструкция у каждого самодельна и подходит лишь конкретному гному. Одни седла-стулья широки, другие с выемкой для горбатого, вот у меня с короткой спинкой, не слишком удобной ездоку. Из-за этого он должен наклоняться вперед, но зато мне позволяет идти быстрее.

У Асашки седло широкое с высокой узкой спинкой. Этот юный ублюдок всегда повторяет «все для наездника». Но даже не представляю, как он может это терпеть. Он угодливо изогнулся, смотрит снизу-вверх. А человек брезгливо на него глядит и цедит через губу:

– Как тебя... А, не важно. Присядь. Встань. Да, ты выглядишь крепким.

– Я не подведу вас, господин. Хоть гномы сейчас и ничто, кое какие природные навыки у нас сохранились. Мы можем...

– Да, горными тропами вы ходите по-прежнему хорошо. Вашему ничтожному народцу, от которого отказался даже ваш бог-прародитель, повезло, что у камней долгая память.