Ёжики в ночи
Шрифт:
– В моих глазах - очень хороший.– Она проговорила это с такой сахарной улыбкой, что я, от удовольствия растерявшись сначала, все-таки понял, что это - стеб.
– И ты в моих глазах - замечательная, - попытался я попасть ей в тон. Но уверен, в моральном смысле мне было значительно легче сделать этот комплимент, ведь и вправду, в неверном мерцании светильника она была сейчас очень привлекательной.– Замечательная, Леля, - повторил я.
– Вот и чудно, трам-пам-па, - все так же вкрадчиво сказала она, а потом захохотала неестественно и так громко, что я испугался за материн
– Очень даже могут.– Я всем существом ощущал, как глупо сейчас я выгляжу, и понимал, что буду выглядеть во сто крат глупее, когда она вновь оборвет меня... И все же я обвил ее шею рукой и, чуть-чуть притянув к себе, поцеловал. И неожиданно она ответила мне таким жадным, таким долгим поцелуем, что я даже задохнулся немного. И весь наполнился свежим щемящим чувством ожидания.
– А как же работа?– совсем некстати прошептала она. Но руки наши не задавали глупых вопросов.
– При чем здесь работа?– улыбнулся я, а после паузы, вызванной очередным поцелуем, продолжил давно заученной, но "не использованной" еще фразой.– Офелия? В твоих молитвах, Нимфа, все, чем я грешен, помяни.
И она отозвалась:
– Мой принц, как поживали вы все эти дни?
Я был приятно удивлен и закончил:
– Благодарю вас; чудно, чудно, чудно...
Наши губы снова слились, и теперь это стало чем-то уже совсем естественным, почти привычным; очень правильным. Очень правильным.
Я, наверное, минуты три трясу Джона за плечо. Наконец, он продирает глаза.
– Совсем бы лучше не спал. Гадость всякая снится. Эти. Насмотрелся я там на них. Хуже роботов. Чего не пойму: куда совесть-то у них девается?
– Я тоже думал об этом. Может быть, это объективно? Знаешь, есть такое понятие - "стадный инстинкт"?
– Ну?
– По отдельности люди могут быть вовсе не плохими. А толпой такое творят... А тут - "супертолпа".
– Как-то неубедительно.
– Еще есть одна идея. Любая человеческая мысль - информация, окрашенная эмоциями. Эмоции - как бы цвет мысли. И если несколько мыслей смешать, информация будет накапливаться, а вот эмоции сольются в нейтральный фон. Как если цвета радуги смешать, получится белый.
– Что-то в этом есть. Ладно, спи, философ.– И он принялся перематывать окровавленную повязку на голове.
Я забрался на топчан и закрыл глаза. И снова прошедшие события последних дней стали отчетливее настоящего.
– ...Так что надо списать его в архив, - закончила Портфелия.
– Вот и я говорю, что работать ты, Лелечка, не можешь, - с чисто женскими логикой и тактом резюмировала Маргаритища.
– Я-то как раз умею, - столь же обоснованно возразила Портфелия, только не могу писать то, чего не было.
– А от тебя этого никто и не требует.
– Никаких "незаконных операций" там не было...
– И слава аллаху, милочка. Ты ходила на задание. А это значит, что ты должна была принести материал. И вовсе не обязательно делать сенсацию.
– Ладно, - смирилась, не выдержав такой натиск, Портфелия и ушла в "умывальник" (так мы называем одну из двух комнатушек редакции за то, что в ней нет окон, и стены от пола до середины выложены кафельной плиткой). Я нырнул туда вслед за ней.
– Вот мымра, да?– кивнула она в сторону двери и отвернулась. А я вытащил диктофон.
– Между прочим, у меня все записано. Включить?
– Ой, Толик, умница, - ожила она, - ты же меня просто спасаешь. Кто у тебя - Заплатин или вахтер?
– А кого тебе нужно?
– Все-таки, наверное, лучше Заплатина, правда?
– А у меня оба.
– Ты, Толик, просто чудо. Что бы я без тебя делала, а? Я всегда говорила, что мужчины намного умнее нас. Только это трудно сразу заметить... Назло Маргаритище сдам завтра сразу два материала!– она потянулась поцеловать меня, но я осторожно отстранился:
– Тс-с, спокойно. Я заразный; то ли ангина, то ли грипп. А два материала не получится. Фактажа нет, мы же ведь даже не поговорили ни с кем толком.
В этот момент к нам заглянула Маргаритища и сообщила, что отбывает на заседание парткома, а так как закончится оно не раньше шести, домой она отправится сразу оттуда, в редакцию больше не заходя. Мы, как сумели, изобразили огорчение по этому поводу, а когда Маргаритища, наконец, отчалила, Леля взмолилась:
– Ну, включай же, Толечка. Главное, чтобы каркас был. А факты я завтра с утра доберу - на кафедру позвоню, в партком... В крайнем случае, сегодня вечером еще раз можно в клиники сбегать. Только уже с чем-то. Чтобы дать прочитать. Пусть не соглашаются, ругают, исправляют, добавляют, вот и получится материал. Так ведь?
Портфелия судорожно принялась за расшифровку записи, а я волей-неволей прослушивал ее. Сначала - пьяное бормотание сторожа, затем уверенная речь профессора. И что-то меня в этой речи насторожило. Быть может, вот эта самая уверенность, отточенность фраз? Конечно, выступать ему часто приходится. Но нет, выступает-то он на разных симпозиумах, съездах, в крайнем случае - перед студентами. А перед нами он не выступал, он объяснял "на пальцах" людям, которые в медицине не понимают ничего. И делал это так свободно, словно он с такими профанами разговаривает ежедневно. Вдруг вспомнилось, что и в клинике у меня было ощущение, что его речь заучена наизусть.