Ёжики в ночи
Шрифт:
"Спокойно, Маша, я - Дубровский", - как всегда некстати выскочило у меня из недр памяти.
– Предположим, я - Заплатин. Нам есть о чем говорить?
– Вы - не Заплатин, - дрогнувшим голосом возразила Портфелия.
– Где ты его откопал?– вполголоса спросил я Джона.
– В "Музе". Только что познакомились.
– И все-таки предположим, - с нажимом произнес Валера.– Пусть я буду доверенным лицом профессора.
Я, стараясь, чтобы никто не заметил, дотянулся до нижнего ящика стола, чуть приоткрыл его и включил лежавший там диктофон.
–
– Нет, это было бы мелко. Мы - сообщество людей, разрабатывающих научную идею такого уровня, что она автоматически переходит в разряд политических, но этим ни в коем случае не ограничивается.
– Что это за идея?– спросил я.
– О вашей же безопасности заботясь, открыть вам этого не могу.
– Она имеет оборонное значение?
– В некотором смысле. Но это не оружие.
– Что же это?
– С чего, собственно, вы взяли, что я обязан отвечать на ваши вопросы?
– Тогда зачем вы здесь?– резонно заметила Портфелия.
– Да, - впервые с того момента, как "Валера" заговорил, открыла рот Светка.– От нас-то вам что нужно?
– Браво. Вопрос по существу. Отвечаю: я здесь для того, чтобы обезвредить вашу группу.
– То есть?– Высокая температура, хмель и необычность происходящего, прихотливо переплетаясь, давали мне острое ощущение нереальности. Беседа эта скорее забавляла, нежели интересовала меня. Мысли, словно в банке повидла, ворочались еле-еле. Но что-то подсказывало мне, что все происходящее - чрезвычайно важно.
– То есть я должен свести до минимума вероятность в настоящем и будущем вмешательства вашей группы в наши дела, а так же - возможность утечки информации.
– Лично я молчать не собираюсь, ясно?– заверила Портфелия.
– В таком случае, вас ждут крупные неприятности, а то и физическое уничтожение.
– Вы угрожаете?– спросил я.
– Я стараюсь уберечь вас. "Валера" презрительно скривил губы.– И советую уяснить раз и навсегда: мы - объективная неизбежность; мы закономерность развития общества; мы - его блистательный тупик. Хотя с каждым днем нам и приходится затрачивать все больше энергии на пресечение утечки информации, все же время Всеобщего Знания еще не наступило.
В этот момент я, неотрывно глядя на него, заметил, что позади него, на уровне затылка возникло легкое свечение.
– Глупо спрашивать, угрожаем ли мы, - продолжал он.– Угрожает ли старость? Нет, она наступает. Угрожает ли зима? Угрожает ли ночь?.. Наше появление - объективная закономерность, и тот, кто двинется против течения истории, будет сметен и раздавлен, независимо от того, хотим мы этого или нет.
– Фашизм какой-то, - тихо сказала Светка. А сияние позади "Валеры" становилось все ярче.
– Женщина не поняла ничего. Но мы не можем объяснить ей всего, потому что информация важнее женщины.– Тут "Валера", словно в невесомости, приподнявшись на несколько сантиметров над диваном и, уже, как порядочная лампочка, освещая своим
Мы, словно зачарованные поднялись на ноги, а Он, выпрямившись, парил парил над полом, и лик Его светел, речи - истинны:
– И скажет всякий: "Мерзок я. Очисти меня". И будет очищен он. И скажет всякий: "Одиноки мы. Слей же нас воедино". И воспоют они во единый радости. И скажет всякий: "Аллилуйя".
И тут я почувствовал, как что-то накатило на меня. И, не помня себя от восторга, я рухнул на колени и закричал надсадно:
– Аллилуйя! Аллилуйя! Аллилуйя!..
И великим покоем наполнилось сердце мое.
2
В этом месте у меня - провал памяти. Не надо думать, что раньше я все помнил, а вот сейчас, сидя в дачной избушке, вдруг почему-то забыл. Нет. Просто целый кусок жизни оказался вне моего сознания. Он начисто стерт из памяти. А может быть, он и не был записан.
Портфелия рассказала, как меня везли в больницу, как я бредил, как врачи установили диагноз - двустороннее воспаление легких - и возились со мной почти сутки, до конца не уверенные, выживу ли. Температура была близка к критической. Да, не прошла мне даром наша прогулка под дождем в клинический корпус.
Воспоминания мои о последнем вечере были абсолютно фантастическими, и, как только ко мне пустили Портфелию, я принялся расспрашивать, что же было на самом деле. Выяснилось, что никакого свечения, никакого парения не было не было и в помине. Были только угрозы, причем довольно неопределенные. Валера сидел бормотал себе что-то под нос, когда я вдруг шмякнулся лбом об пол ему в ноги и диким голосом заорал. А после - потерял сознание.
Но у меня была надежда и другим путем возможно более полно восстановить истину о том вечере. Я попросил Портфелию на следующее свидание принести мне диктофон, объяснив ей, где он лежит. Каково же было мое разочарование, когда выяснилось, что в момент включения записи лента была отмотана далеко вперед. Я ведь не видел, когда включал. Да и видел бы, все равно не смог бы перемотать ее незаметно. Поэтому запись вышла очень короткая; начинаясь вопросом Портфелии: "Вы - политическая организация?", она обрывалась на возмущенном восклицании Светки: "Фашизм какой-то..." А это-то все я еще и сам помнил.
Портфелия рассказала, что в машину "скорой помощи" меня волокли Джон с Валерой и никаких признаков сверхъестественной святости в последнем не наблюдалось. И все-таки сейчас, когда все это давно позади, я не устаю поражаться тому своему бреду. Очень многое в нем кажется мне сейчас чуть ли не провидением.
Неторопливое течение больничного времени, просиживание по нескольку часов напролет у окна, навеяли на меня лирическое настроение. Нахлынули воспоминания.
...Когда уже не плачешь. Когда уже нету слез. Улыбаешься от боли. Агония лета. Синее и желтое.