Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников том 2
Шрифт:
или agent-provocateur {агент-провокатор (франц.).}, получающий по таксе за
каждый донос...
А Достоевский говорил о той же картине! "Где же тут восемнадцать веков
христианства? Где идея, вдохновлявшая столько народов, столько умов и сердец?
Где же мессия, обетованный миру спаситель, - где же Христос?.." {9}
Они говорили о действительности, как она есть.." А Достоевский говорил, что такой действительности "совсем и не существует"... Они хвалили новую
школу
89
Достоевский доказывал, что именно тут-то и кроется фальшь и самое жалкое
рабство пред "направлением", так как сути вещей нам знать не дано и во всем, что
мы ни изображаем, мы выражаем только самих себя и наши идеи о мире вещей и
явлений... {10}
Все это были вопросы, над которыми с особенной жадностью
останавливались тогда мои мысли. Христос,; христианство - об этом давно уже не
говорили в известных слоях нашего общества, по крайней мере в Петербурге. Это
напоминало реакцию, "Переписку" Гоголя, вообще "мистицизм", которого
страшились тогда, как "жупела"...
Достоевский говорил и о них, то есть о том круге людей и понятий, в
котором жила я тогда и который он определял с язвительной складкой на губах -
"либералами".
Статья была написана страстно - он, впрочем, все писал страстно, - и эта
горячая страстность невольно сообщалась и мне. Я впервые тогда почувствовала
на себе неотразимое обаяние его личности. Голова моя кипела в огне его мыслей.
И мысли эти казались мне так понятны, они так проникали меня насквозь, что
казалось, они - мои собственные. Было в них что-то и еще мне особенно близкое: эти слова о Христе и Евангелии напомнили мне мою мать - женщину пламенной
веры, когда-то страдавшую за мое "неверие"... и я точно возвращалась теперь из
Петербурга домой, и этот дом мой были христианские мысли Ф. М. Достоевского.
И вдруг, сама не знаю почему, меня неудержимо потянуло на него
оглянуться. Но, повернув слегка голову, я невольно смутилась. Федор
Михайлович пристально, в упор, смотрел на меня с таким выражением, как будто
давно наблюдал за мною и ждал, чтобы я оглянулась...
И когда - далеко уже за полночь - я подошла к нему, чтобы проститься, он
тоже встал и, крепко сжав мою руку, с минуту пытливо всматривался в меня, точно искал у меня на лице впечатлений моих от прочитанного, спрашивал меня: что же я думаю? поняла ли я что-нибудь?!
Но я стояла перед ним как немая: так поразило меня; в эти минуты его
собственное лицо! Да, вот оно, это настоящее лицо Достоевского, каким я его
представляла себе, читая его романы!..
Как бы озаренное властной думой, оживленно-бледное
с проникновенным взглядом глубоких потемневших глаз, с выразительно-
замкнутым очертанием тонких губ, - оно дышало торжеством своей умственной
силы, горделивым сознанием своей власти... Это было не доброе и не злое лицо.
Оно как-то в одно время и привлекало к себе и отталкивало, запугивало и
пленяло... И я бессознательно, не отрываясь, смотрела на это лицо, как будто
передо мной внезапно открылась "живая картина" с загадочным содержанием, когда жадно торопишься уловить ее смысл, зная, что еще один миг, и вся эта
редкая красота исчезнет, как вспыхнувшая зарница. Такого лица я больше
никогда не видала у Достоевского. Но в эти мгновения лицо его больше сказало
мне о нем, чем все его статьи и романы. Это было лицо великого человека,
историческое лицо.
Я ощутила тогда всем моим существом, что это был человек необычайной
духовной силы, неизмеримой глубины и величия, действительно гений, которому
90
не надо слов, чтобы видеть и знать. Он все угадывал и все понимал каким-то
особым чутьем. И эти догадки мои о нем много раз оправдывались впоследствии.
– Измучились вы сегодня!
– с нежной, точно родственной лаской
заговорил он, провожая меня до дверей и помогая мне надеть верхнее платье.
–
Поезжайте скорее домой, выспитесь хорошенько, Христос с вами! Да возьмите
непременно извозчика, не идите пешком. Еще обидит вас какой-нибудь пьяный
нахал.
Он сам запер за мной двери на ключ, так как все кругом уже спали, и я
вышла на улицу в каком-то экстазе. Извозчиков близко не было, да и хотелось
пройтись после десятичасового сидения, согнувшись над корректурами. Я шла, всю дорогу вспоминая его лицо и тот новый, внезапно раскрывшийся предо
мною, его внутренний облик... "Какой он умный! Какой он добрый! Какой
необыкновенный он человек!
– восторженно думала я.
– И как они совсем не
понимают его!"
Я не чувствовала ни малейшего утомления и, придя домой в три часа, села
записывать только что пережитые впечатления. Точно в них заключалось какое-то
удивительное сокровище, которое надо было сберечь на всю жизнь. Но мне
казалось тогда, что эти впечатления со временем вырастут во что-то большое и
важное, что будет нужно и мне и другим.
IV
Мне приходилось не раз присутствовать при разговорах Достоевского с
заходившими в типографию, чтобы видеть его, писателями. Из них помню Н. Н.