F20
Шрифт:
— Бедная девочка, — говорил он тихо, — бедная маленькая девочка.
Все бесполезно, подумала я.
Анютик сказала, что в вопросах совместимости с лекарством каждый шиз индивидуален. Кому-то подходит залептин, кому-то нет. Ей, например, на ура шел аминазин, хотя большинство в дурке от него просто загибалось. Главным, по ее мнению, было переждать весну, потом можно будет сократить дозу седоквеля или совсем его бросить. Во всяком случае, до осени. На седоквеле я закончила учебный год, правда, в дневнике были сплошняком тройки, но меня это в тот момент меньше всего волновало. Единственную пятерку по литературе мне обеспечил, несомненно, седоквель — целыми днями я лежала на диване и читала. Сначала художественную литературу, за месяц я прочла все, что собирало пыль у нас дома. Потом пришлось читать книги по обустройству огорода, которые собирала зачем-то мама, на это у меня ушло четыре дня,
— Брадиаритмия! — азартно выкрикивала Анютик, держа на коленях «Справочник терапевта».
— Синдром слабости синусового узла используется для обозначения нарушений функций синусового узла, приводящих к брадиаритмии, — тарабанила я.
Я помнила не только текст, но даже страницу, на которой он был напечатан. Я помнила, в какой части страницы находилась статья про брадиаритмию, и что выше нее был конец статьи про брадикардию, а ниже — статья про бред, но короткая, со ссылкой на раздел «Психические и психоневрологические заболевания».
Анютик закончила год с двумя двойками — по русскому и по алгебре, Марина Александровна, по понятным причинам, отказалась с ней заниматься. Маму вызвала классная руководительница, не для того даже, чтобы ругаться, а просто, чтобы понять, как дальше быть с Анютиком. Мама подарила ей шанель номер пять и пообещала, что за лето Анютик обязательно подтянет русский и математику.
— Алгебру, — подсказала классная, — математика у нас была в начальной школе.
В первых числах июня позвонил папа и предложил забрать нас с Анютиком на летние каникулы. Мама с бабушкой изо всех сил противились. Не тому, конечно, чтобы мы провели хотя бы лето в относительной чистоте и достатке, а разлагающему влиянию папиных шлюх. Бабушка даже вообразить не могла такого кошмара, чтобы ее внучки жили в доме, где обитает еще и женщина, с которой понятно в каких отношениях состоит их отец. Что касалось отношений мамы и Толика, то они, разумеется, были «нормальными», а вот спрогнозировать папино поведение бабушка не могла. А вдруг он решит заниматься со своей шлюхой сексом прямо у нас на глазах? Меня, впрочем, даже такая экзотическая перспектива не слишком пугала — все свое детство я только и слышала, что про папиных шлюх, и провести летние каникулы, наблюдая их в действии, казалось в чем-то даже логичным.
Утром пятого июня папа привез нас в свой дом. В кухне заменили столешницу. Среди сковородок розовой меди теперь хозяйничала некая Таня, тоже с приличным бюстом, как папа любил. Таня встретила нас приветливо. Папа побыл дома минут двадцать и, убедившись, что все хорошо, уехал на работу. Мы с Таней приготовили обед, сходили в магазин за мороженым, а потом засели в саду. Таня выражала большую радость от того, что мы, наконец, к ним приехали, потому, что папа по нам скучает. Анютик сказала, что хочет спать, Таня отправила ее в дом. Потом приехал папа, мы жарили шашлык, и Анютик выпала из поля нашего внимания. Конечно, Таня наивно верила, что она спит, но уж мы-то с папой могли бы предположить, что это не так. Наутро выяснилось, что Анютик обокрала Таню. Она вытащила ее драгоценности из бархатных коробочек, в которых папа их дарил, и спустила в унитаз. Зачем она это сделала, Анютик ответить не могла. Таня плакала и все время трясла свои коробочки, как будто надеясь, что хоть одно колечко Анютик пропустила и вот сейчас оно выпадет. Папа наорал на Таню. Чтобы она заткнула свою пасть, вытерла сопли и так далее. Потом он посадил нас в машину и привез обратно домой. Он высадил нас у подъезда и уехал. Анютик побежала набирать код.
— Подожди, — сказала я.
Она остановилась. Я подошла к ней и изо всех сил дала ей в морду.
Дачи у нас не было, но зато она была у матери Толика, бывшей советской актрисы. Толик позвонил ей и спросил, не согласится ли она подержать нас с Анютиком у себя пару месяцев? Она почему-то
— Толя… — мама начала быстро говорить, но шум подъехавшего состава полностью заглушил ее слова.
Елена Борисовна кивала ее двигавшимся губам, как будто хоть что-то слышала. Двери электрички, чмокнув, разъехались.
— Ну, слава Богу, — сказала Елена Борисовна, — что все хорошо.
Мама помахала нам рукой и прыгнула в вагон.
— Пойдемте, девочки, — Елена Борисовна направилась к станционному магазину, — купим кое-какие мелочи…
Кое-какими мелочами оказались две бутылки коньяка, лимоны, пачка сахара и пачка макарон, а также связка неровных серых сарделек. Елена Борисовна улыбнулась нам, как будто извинялась, и пообещала, что суп сварит завтра. Этому было какое-то сложное объяснение. Вроде бы для супа нужны были овощи, а у нее одна картошка, а машина с овощами приезжает завтра, и у них отличный лук, а здесь в магазине одно дерьмо, да и тащить сил нет.
Дача Елены Борисовны оказалась старой, белой и величественной, как спившаяся королева. Полы, двери, рамы — все скрипело. На застекленной веранде в углу стояли кошачьи миски, а в комнате, где нам с Анютиком предстояло спать, висел портрет Пастернака. Елена Борисовна первые дни еще пыталась скрыть свой алкоголизм — она наливала коньяк в чайную кружку и ходила с ней по всему дому, говорила, что у нее поднялось давление и надо полежать, лежала она тоже с коньяком. Потом она поняла, что ни меня, ни Анютика ее увлечение спиртным не беспокоит, и расслабилась. Для Елены Борисовны почему-то важным было, чтобы вещи ни в коем случае не назывались своими именами. Поднявшись утром с адского бодуна, она говорила:
— Надо мне принять мое лекарство, — подходила к буфету и наливала себе полчашки коньяка.
Она напивалась на веранде до такого состояния, что не могла самостоятельно дойти до постели, и нам с Анютиком приходилось ее тащить. Проспавшись, Елена Борисовна стучалась к нам в комнату и, просовывая в дверь помятое, набрякшее лицо, сообщала:
— Что-то так меня днем сморило, девочки, это все давление. Я совершенно больная женщина.
Мы кивали. Елена Борисовна, естественно, так и не сварила никакой суп. На завтрак мы ели хлеб с маргарином, на обед гречку, а на ужин яблоки, которые самостоятельно обрывали со старых, морщинистых яблонь в саду. Елена Борисовна сетовала, что они совсем выродились. Деньги, которые мама ей дала, она тратила на коньяк, но выходило дорого. Тогда она перешла на коньячный спирт, он продавался в магазине на станции в белых пятилитровых канистрах. Одной канистры хватало на неделю, если не приходили гости.
В качестве гостей выступали такие же пьющие старухи, из актрис или жены мертвых актеров. Они все скрывали глаза за темными очками и нажирались до поросячьего визга. К приходу старух Елена Борисовна делала на закуску николашек. Резала лимоны на кружки и одну половинку посыпала сахаром, а другую — мерзким растворимым кофе. Это потом позволяло сказать, что от кофе опять поднялось давление, и бедная Елена Борисовна упала возле сортира. Мы с Анютиком загорали на старых матрасах в саду, а старухи заседали на веранде с коньячным спиртом и вспоминали молодость. Они обсуждали гастроли, роли, которые кто-то или они сами не получили, кто с кем спал, кто от кого сделал аборт и чем все это закончилось. Ничего утешительного, если учесть, что для большинства фигурантов их воспоминаний все завершилось циррозом, а сами они, сморщенные, с артритными руками и полулысые, встретили старость, накачиваясь техническим пойлом на веранде. При желании их можно было осудить, но я не находила в себе сил на это. Жизнь не дала им ничего, хотя они проживали ее с запасом упорства, которому можно было позавидовать.
За одной из подруг Елены Борисовны, Нелей, ближе к вечеру приходил внук. Ему было 19 лет, он учился в архитектурном институте. Неля обычно навещала нас часов в одиннадцать утра с прозрачной целью опохмелиться — дома она не пила, потому что не было компании. Она поднималась на веранду, навстречу выходила Елена Борисовна, уже с чашкой.
— Слушай, — говорила Неля, — сегодня магнитная буря, по-моему. Голова раскалывается.
— Надо коньячку 50 грамм, — отвечала Елена Борисовна, — чтобы сосуды расширить.