Фабиола или Церковь в катакомбах. Повесть из эпохи гонения христиан
Шрифт:
В данную минуту мы застаем ее за работой, предназначенной, по-видимому, для другого лица. В ее руках была длинная широкая парчовая лента, которую она вышивала золотыми нитками и, время от времени, протягивала руку к разным изящным шкатулочкам, стоявшим здесь же на столе, брала из них то жемчужину, то драгоценный камешек и старательно пришивала их к ленте. Быть может, эти драгоценности были достоянием прежних времен, но теперь они предназначались для более высокой цели.
Наблюдая за нею, мы замечаем, что какое-то беспокойство нарушает течение ее мыслей, которые мало-помалу сосредоточиваются на работе и еще глубже проникают в нее. Время от времени она поднимает свой взор на дверь, прислушивается к шагам и, как бы разочаровываясь в обманутой надежде, посматривает то на солнце, то на водяные часы – клепсидру – стоящие на полочке. На ее лице появляется заметное беспокойство, но вдруг раздался толчок в дверь, которая отворилась под сильным
Капитолийский холм
II
Сын мученика
Молодой человек, в чертах которого проглядывали нежность и рыцарская бойкость, легко и весело шел вдоль атриума к внутреннему двору. Но он шел так быстро, что мы едва заметили черты его лица. Ему было не более четырнадцати лет, но он был настолько высок и мужественен, что казался намного старше. Обнаженная шея и развитые плечи доказывали, что он много упражнялся ради этого развития; в его лице отражались искренние горячие чувства и недюжинный ум. Голова была покрыта черными вьющимися волосами. Он был одет в обыкновенную одежду римского мальчика, то есть в короткую претексту, доходившую ниже колен и носил на ней золотую буллу – шарик, в виде яйца, пустой внутри. Сверток пергамента и бумаг, который нес за ним старый слуга [1] , показывали, что он возвращался из школы.
1
Идею носить книги за учениками внушил св. Августин с той целью, что якобы жиды, будучи педагогами, носили те книги христиан, значения которых сами не понимали.
Но пока мы описывали этого юношу, он успел уже обнять свою мать и получить поцелуй, а затем сел у ее ног. Некоторое время она молча смотрела на него, как бы желая прочесть на его лице, почему он сегодня так поздно вернулся домой, но, встретив его открытый и улыбающийся взор, тень сомнения мигом исчезла с ее лица и она с любовью спросила:
– Почему ты сегодня, мой сын, опоздал на целый час?.. Надеюсь, что ничего опасного не случилось с тобою.
– О нет, дорогая матушка, – возразил он, – уверяю тебя, что все обстоит благополучно… Все кончилось так хорошо, что я едва ли сумею рассказать тебе.
Любящий взгляд матери вызвал у юноши веселый смех.
– Сейчас, матушка, сейчас расскажу все, – сказал он. – Ведь ты знаешь, что я не успокоюсь и не засну, пока не расскажу тебе всего, что случилось со мною худого или хорошего в продолжении дня.
Мать улыбнулась, не ожидая, что с ее сыном могло произойти что-нибудь предосудительное.
– Недавно я читал, что скифы каждый вечер клали в урну черный или белый камень, смотря по тому, какой был день, счастливый или несчастливый. Если б я следовал их примеру, то и мне пришлось бы отмечать белым или черным камешком те дни, в которые я отдаю тебе отчет в моем поведении в течение целого дня… Однако, сегодня меня в первый раз мучит сомнение и я не знаю, хорошо ли будет, если я расскажу тебе все, что случилось со мною.
При этих словах сердце матери, по видимому, сильно затрепетало и лицо ее омрачилось печалью; быть может, на этот раз облачко грусти и заботы случайно набежало на него, но достаточно того, что сын, видя ее как бы недовольной, схватил ее за руку и начал горячо целовать.
– Успокойся, дорогая матушка, – сказал он, – твой сын ничего такого не сделал, что бы могло омрачить твое лицо и огорчить тебя. Только умоляю тебя сказать, желаешь ли ты знать, что сегодня случилось со мною, если ты хочешь, чтобы я объяснил тебе причину моего позднего возвращения домой!
– Нет, мой милый Панкратий, расскажи все, что случилось с тобою, – воскликнула мать. – Ведь ты знаешь, что все, касающееся тебя, сильно интересует меня.
– В таком случае, выслушай меня… Этот последний день моего посещения школы кажется мне чрезвычайно счастливым и вместе с тем богатым странными приключениями. Прежде всего. Я получил первую награду, как способнейший из учеников в декламации, которую нам задал учитель Кассиан, и это обстоятельство послужило мне поводом к некоторым удивительным открытиям. Темой служила фраза, что «истинный философ всегда должен быть готов умереть за правду». Я никогда не видал ничего бесцветнее и суше, если так можно выразиться, того, что написали мои товарищи. Впрочем, бедные юноши не виноваты в этом… Какой истиной они должны быть проникнуты и что может побудить их умереть за ничтожные и пустые мнения? Дело другое – христиане… Какие прекрасные мысли приходят иногда сами собой при развитии этой
– Как? – прервала его мать, – неужели Кассиан христианин?.. Ведь я отдала тебя в его школу только потому, что он всем известен, как хороший учитель и высоконравственный человек!.. Ну, тем лучше… Я очень рада, что Господь внушил мне мысль обратиться к нему, жаль только, что в наше смутное время мы вынуждены жить в этой варварской стране, как чужестранцы и не знать наших собратьев… Если б Кассиан открыто исповедовал свою веру, то его школу, наверное, скоро бы закрыли… Но продолжай, мой сын, на чем он основывал свои опасения и были ли они основательны?
– Мне кажется, что он был прав, потому что, когда я говорил свою речь и мои товарищи с восторгом и увлечением рукоплескали мне, не замечая моих ошибок, я, к сожалению, увидел, что Корвин нахмурил брови, устремил на меня мрачные, зловещие глаза и с непонятной злобой сжимал и кусал свои уста.
– Корвин? Какой Корвин?.. Что это за человек, и какой повод ты дал ему недружелюбно смотреть на тебя?
– Это самый старший и самый сильный, но, к несчастью и самый глупый из учеников нашей школы, но в этом он не виноват. Я только не понимаю, за что он затаил на меня какую-то ненависть; причины этой ненависти я положительно не знаю.
– Да разве он дал понять тебе это, словом или делом?
– Да, мама, и это было причиною моего позднего возвращения домой. Когда мы возвращались из школы и перешли уже поле и реку, он оскорбил меня в присутствии наших сотоварищей … «Так как, – сказал он, – мы встречаемся в последний раз (последние слова он произнес с ударением), то я хочу свести с тобой счеты… я считаю тебя своим должником и требую удовлетворения. Тебе очень нравилось выказывать твоим сотоварищам свое преимущество над ними. Я видел твой гордый взгляд, обращенный ко мне во время сегодняшнего экзамена и даже слышал выражение, о котором со временем тебе придется пожалеть, и это случится очень скоро… Тебе известно, что мой отец префект (мать задрожала), а то, что уже готовится для тебя, ты узнаешь раньше, чем думаешь, но прежде, чем мы расстанемся с тобой, я должен тебе отплатить за твои преимущества надо мною и, если ты порядочный человек и дорожишь своим именем, если слова твои не ветер, то мы испытаем свои силы в благороднейшей борьбе [2] ; довольно бороться резцом, как мы боролись до настоящего времени при классной доске [3] ,– теперь мы можем испробовать свои силы цестами [4] . Я хочу наказать тебя по заслугам перед всеми свидетелями твоего сегодняшнего торжества».
2
Борьба эта состояла в кулачках или в движении всего тела. Особый род упражнений римлян.
3
В римских школах писали резцом на доске, покрытой воском.
4
Фехтовальные перчатки.
Cлушая с напряженным вниманием своего сына, мать затаила дыхание.
– И что же ты ответил ему? – наконец, отозвалась она.
– Я сказал ему очень вежливо, что он ошибается, что я никогда не делал ничего такого, что бы могло оскорбить его или его товарищей. Что же касается его требования относительно удовлетворения, я только заметил ему, что никогда не принимал участия в борьбе, начинавшейся испытанием силы и заканчивающейся непримиримой враждой и местью. «К такой борьбе, – сказал я ему, – я чувствую большое отвращение, в особенности в данную минуту; теперь ты раздражен и борьба эта может окончиться очень печально»… В это время нас окружили наши школьные товарищи, и я очень хорошо понял, что все они были вооружены против меня. Вероятно, они надеялись испытать удовольствие в своих ужасных забавах, к которым они привычны. В виду этого я весело прибавил: «А теперь прощайте, мои дорогие товарищи, будьте счастливы; расстаюсь с вами так, как я жил с вами в продолжении нашего учения». – «Нет, нет!» – крикнул Корвин и покраснел, как пион…