Фабий Байл. Прародитель
Шрифт:
— А, отлично. Отлично, Фабий, — сказал Блистательный. — Что тебе нужно, чтобы закончить этот шедевр?
— Время, — ответил Байл. — И плоть. У тебя здесь есть псайкеры. Ведьмы. Выдели мне пару десятков. Самых сильных из тех, кто не нужен для других задач.
— Зачем?
— Я собираюсь вскрыть им черепа и поместить кое-что внутрь, — ответил Байл, кладя руку на резервуар.
Блистательный моргнул.
— Хорошо, — сказал он, — Как тебе моя коллекция?
Он указал на стену. На ней висели сотни видов оружия, завернутых в шелк и обмотанных золотыми
— Я сам ее собрал, по одному врагу за раз.
— Я впечатлен.
— По голосу не похоже. Скажи, Фабий, почему ты улетел с Терры? Исход битвы еще был неясен, но ты поджег свои лаборатории и бежал. При отступлении нам бы пригодились твои способности. Фулгрим был в ярости, — сказал Блистательный, погладив лезвие вибротопора.
— Я прозрел, — ответил Байл. — Я осознал бессмысленность всего, чего мы добивались, и решил, что больше не хочу тратить на это свое время.
— Твоя верность стоила так мало?
— Верность чему? — спросил Байл, — Уже после этого, когда Фулгрим ушел хандрить в одиночестве и я пытался вернуть порядок этому безумию, мне сопротивлялись на каждом шагу. Когда Град Песнопений сгорел, я был почти рад.
— Знаешь, он ведь не исчез. Град Песнопений. Он разрушен, конечно, но все еще стоит в тени Абаддонового копья. Мы встречаемся там, когда позволяют течения эмпиреев, и обсуждаем наше будущее. Он стал для нас местом раздумий.
— И кто эти «мы»? Конклав Феникса, о котором ты недавно упоминал? — спросил Байл, невольно заинтересовавшись. Гвардия Феникса была элитным отрядом, личной свитой Фулгрима, но Касперос, насколько Байлу было известно, никогда в нее не входил. Конклав, похоже, был чем-то иным. Чем-то вроде тех проклятых воинских лож.
— Мы элита, — ответил Блистательный, разглядывая свои трофеи. — И наши ряды понемногу растут. Эйдолон, Люций, дорогой Юлий… капитаны и командующие легиона, которые еще помнят, что значит подчиняться чему-то большему. Фулгрим, наш Светоч, спит, как феникс из легенд. Но когда он проснется, Третий будет готов служить ему.
Байл фыркнул:
— То есть вы команда идиотов с идиотскими планами.
Из-за зашторенного алькова позади трона раздался всхлип, заставив Байла повернуться. Блистательный улыбнулся.
— А, они проснулись. Они спали во время твоего прошлого визита. Хочешь на них посмотреть? — спросил он, указывая на штору.
— Что это?
— Одна из лучших работ Олеандра: Хор боли, — ответил Блистательный, отдергивая штору. За ней стояли в ряд шесть рабов. Они дрожали, но Байл не мог определить, от страха или от возбуждения. Возможно, и от того, и от другого. Все они подверглись значительным биомодификациям: у них были удлиненные челюсти, суженные или расширенные гортани, расщепленные, перешитые и растянутые неба. Из шей и торсов выпирали кибернетические импланты, все предназначенные только для одного. От одного раба к другому змеями вились кабели, объединяя их в одно
Блистательный протянул руку и вонзил когти в бледную кожу одного из них. Из изуродованного рта вырвалась нота. Пока она разливалась по залу, остальные рабы присоединились один за другим, издавая следующие ноты под ритмичный пульс кабелей. Байл рассмеялся:
— Умно.
Рабы были модифицированы таким образом, чтобы издавать только один звук — одну ноту для мелодий, которые будет сочинять Блистательный.
— Простое изобретение, но с бесконечной вариативностью.
— Теперь ты понимаешь, почему мне нужен был собственный апотекарий.
Байл кивнул, продолжая разглядывать хор. Апотекарии в Оке были на грани вымирания из-за раскола легионов и их медленной, но неуклонной деградации. Оттачивать мастерство можно было лишь при наличии дисциплины и четкой цели. Для многих полководцев в Оке — бывших офицеров из легионов и не только — наличие такого специалиста в команде было предметом гордости.
Байл обернулся, когда Блистательный коснулся его плеча.
— Твой уход был трагедией, Фабий. У нас не было никого, кто мог бы продолжить твою работу. Толпы подающих надежды художников, но ни одного наставника, чтобы вытащить наружу их таланты.
— Мне кажется, вам стоило об этом вспомнить, когда вы загоняли меня в глубины Ока, — ответил Байл, глядя на Блистательного, — Ты был там, Касперос. Ты был там, когда мои братья пошли на меня, требуя моей крови. Словно я не рисковал ради них всем, включая душу.
— Но разве можно их винить? Ты нас едва не уничтожил.
— Вы сами себя едва не уничтожили. Я дал вам шанс вновь стать легионом. Обрести величие, совершенство, вернуть свое. Но вы опять потерпели неудачу. В первый раз вашим козлом отпущения был Хорус. А во второй — я. Интересно, кто будет следующим? Абаддон, наверное. Ему, кажется, скоро конец. Или это будет твой Конклав…
— Озлобленность имеет право на существование, Фабий, но меня она утомляет. Я хочу, чтобы, когда все закончится и я займу положенное мне место, ты остался здесь, — сказал Блистательный.
— Ты не уйдешь? — удивился Байл, — Я думал, ты вознесешься и отправишься искать новые объекты грабежа и новые удовольствия.
Блистательный рассмеялся:
— Знаю. Мои Узники Радости тоже так думают. Восхитительно, правда? Среди них уже идет раскол. Узы братства рвутся и вновь сплетаются, предбоевые клятвы проверяются на прочность, тайные планы рвутся наружу. И те, кто стоит ниже, ведут себя точно так же.
— Ты играешь с ними.
— Разумеется. Что еще мне делать? — Блистательный отвернулся и погладил одного раба по щеке, отчего тот мелодично всхлипнул, — Боюсь, они расслабились. Мы сильны, но наша сила давно не подвергалась настоящему испытанию. Нити имматериума натягиваются все сильней, Фабий. Что-то началось там, в глубинах Вселенной. Я видел это во снах… Из черного моря бесконечности к нам тянется что-то невозможно голодное, и мертвецы на тысяче тысяч миров тревожно шевелятся.
В голосе Блистательного была неприкрытая тоска.