Фабрика грез Unlimited
Шрифт:
Они ждали, чтобы я им помог, – я, накормивший их плодами хлебного дерева и бананами, устлавший улицы цветами. Я сидел в кабине своей могилы не в силах пошевелиться. В венах моих рук застыл тяжелый, недвижный свинец. В истощенное небо летели искры костров: горожане все еще пытались огнем отогнать джунгли от своих домов и лавок.
Я видел членов своей семьи, духов на зачарованной поляне, наблюдавших за мной от особняка Сент-Клаудов. Прямой, как струна, в безупречной сутане отец Уингейт стоял на кровавой траве. Его руки и лицо сильно исхудали, я знал, что он морит себя голодом, чтобы защитить от меня свое тело. Там же были и дети. Рейчел
Даже Старк был почти на прежнем месте: он сидел в люльке чертова колеса с гавайской гирляндой из мертвых попугаев на шее и задумчиво рассматривал понтон, стоявший на якоре прямо над моей «Сессной». Ржавая железная коробка была измазана кровью, словно сочившейся из кабины утонувшего самолета.
Они ждали, когда же наконец я умру и дам им свободу. Я вспомнил видение катастрофы, посетившее меня перед выходом из кабины на крыло, видение моей собственной смерти под озаренным кострами небом. Несмотря на все мои усилия доказать свою жизнь, я был сейчас трупом, заживо засунутым в могилу.
Такса подобралась ко мне поближе, пытаясь высосать из меня мои последние силы. Шимпанзе лежал на боку, не сводя с меня внимательных глаз. Не обращая внимания на этих мирных животных, я слышал визги и вопли стервятников. Их крылья хлопали где-то совсем уже рядом. Я посмотрел за реку, не летит ли ко мне спасительный вертолет.
Изуверившись и отчаявшись, я решил умереть.
Глава 36
Сила
Уже умирая, я почувствовал прилив силы. Вокруг моего сердца сомкнулась чья-то рука. Нежно и осторожно она сдавила разорванные желудочки, посылая в артерии краткий ток крови. Кровь просочилась в онемевшие капилляры, и моя кожа потеплела.
Впервые за эти дни я смог пошевелиться. Сделав движение к сидевшему прямо передо мной стервятнику, приглашая его насытиться моей плотью, я снова почувствовал, как рука сжимает мое сердце. Затем я увидел лицо старого шимпанзе, запредельную пустоту в его широко раскрытых глазах. За мгновение до того, как он умер, я ощутил в груди резкий всплеск жизни, словно его сердце встало на место моего. Я сел, прислушиваясь к мощному, непривычному биению, и тут же увидел, как взбрыкнула в предсмертной судороге нога олененка, почувствовал, как его кровь переходит в мои жилы, как мой пульс становится ровнее и чаще.
Я взглянул на себя, нагого, в лохмотьях летного комбинезона. Моя кожа утратила пепельный оттенок. Когда я сбросил с плеч остатки птичьего наряда, кровавые вымпелы оторвались от моей груди и улетели прочь, цепляясь за убогие маки.
Моя рана перестала кровоточить. А животные, сошедшиеся к моей могиле, продолжали умирать. Каждое из них отдавало мне что-нибудь от себя – кровь, ткани, жизненно важный орган. В моей груди мощно стучало сердце шимпанзе, по моим сосудам неслась оленья кровь – весеннее половодье в иссохшем, растрескавшемся лабиринте. Мартышкины легкие жадно втягивали воздух через мой рот, а в основании черепа я чувствовал тусклый мозг таксы – верной собаки, спасающей раненого хозяина.
Они умирали, отдавая мне свои жизни. Я встал в кабине могилы. Я снова вырвался из самолета.
Лес умолк. Ничто в нем не шевелилось, трава
Я шел по лугу, окруженный странным маревом света, словно моя истинная сущность расплывалась в воздухе, пребывая в телах всех существ, отдавших мне часть себя. Я возродился в них, в их любви ко мне. Каждый листок и каждая травинка, каждая птица и улитка тяжелели моим духом. Лес чувствовал меня вызревающим в его плоти.
Я родился наново от простейших, скромнейших существ: от амебы, делящейся в лесной луже, от гидры и спирогиры. Я родился из лягушачьей икринки в ручье, огибающем луг, и акуленком из тела матери-акулы – в реке. Я выходил из жаркой птичьей клоаки. Я родился тысячами рождений из плоти всех, какие есть в лесу, живых существ, отец себя самого. Я стал своим собственным сыном.
Глава 37
Я раздаю себя
С леса словно спала пелена. Между мрачных недавно деревьев сверкали яркие цветы. По листьям струился знакомый свет, словно божественный садовник, приставленный к этому потускневшему парадизу, прибежал с опозданием на работу и торопливо включил все лампы. Из реки выпрыгнула летающая рыба, гибкий серебристый кремень, воспламенивший день, как вязанку сухого хвороста.
Дети стояли на коленях у края поляны, их маленькие улыбки, усталые, но довольные, колыхались вместе с маками. Они обессилели от стараний передать мне свою силу, какую-нибудь малую часть их деформированных тел: Дэвид, возможно, – свой стоицизм, Джейми – восторг перед всем сущим, Рейчел – любопытство и сдержанность.
Весь Шеппертон отдыхал, как после непомерных усилий. Горожане не пытались больше бороться с джунглями, они забросили топоры и пилы и сидели теперь на ступеньках своих домов, наблюдая возрождение леса.
Все застыло в ожидании меня. Я взглянул на свою грудь, на быстро заживающую рану. Я ощущал в себе органы, данные мне всеми этими существами. У меня были тысячи сердец и легких, тысячи мозгов и печеней, тысячи гениталий обоего пола, достаточно плодоносных, чтобы заселить новый, ждущий меня мир.
Теперь я не сомневался, что смогу бежать из Шеппертона.
Я пересек автостоянку клиники. На террасе гериатрического отделения сидели старые люди, увечные и сенильные. Трое детей следовали за мной, опустив лица к земле: они знали, что я их скоро покину. Тяжелый лоб Дэвида наморщился, мальчик пытался думать, пытался мужественно определить их будущее. Личико Рейчел совсем осунулось, глаза закрыты, словно чтобы не рисковать, чтобы уж точно ничего не видеть в эти секунды прощания. И только Джейми остался прежним, он пронзал воздух над своей головой воплями и гуканьем, в надежде, что небо пришлет им еще одного авиатора.