Фабрика офицеров
Шрифт:
— Да, — ответил Ратсхельм, — я обладаю способностью восприятия чувств доверенных мне солдат. Я знаю обычно больше, чем я говорю. А в вашем особом случае, мой дорогой Хохбауэр, от меня не ускользнуло, что вы в последнее время, в особенности в последние дни, производите впечатление не слишком счастливого человека.
Хохбауэр слегка наклонил свою красивую голову и ответил как бы после глубокого раздумья:
— Смерть лейтенанта Баркова касается меня в большей степени, чем это кажется на первый взгляд, то есть не смерть сама по себе, поскольку для каждого солдата она должна являться почти само собой разумеющимся
— Ага, — сказал капитан Ратсхельм и отчетливо дал понять, насколько его заинтересовал этот вопрос. Вместе с тем он добавил: — А что же, собственно, там еще выяснять? Ведь расследование уже закончено — в том числе и военно-судебного характера, которое я, впрочем, всегда считал излишним, но которое по положению дел было, очевидно, неизбежным.
— Господин обер-лейтенант Крафт, по-видимому, сомневается в представленных официально результатах расследования.
— Что? Он сомневается в результатах военно-судебного расследования? Но это же невозможно! Он это сказал?
— Нет, господин капитан, отчетливо об этом никогда не говорилось. Но я абсолютно уверен, что господин обер-лейтенант Крафт занимается всеми подробностями, приведшими к смерти лейтенанта Баркова.
— Невероятно, — заметил Ратсхельм, качая головой. — Просто абсурдно! Что это значит? Какую цель он преследует?
— Господин обер-лейтенант Крафт ищет, по-видимому, виновного, господин капитан. И я никак не могу отделаться от мысли, что это я — то лицо, которое он ищет.
— Это просто невероятно! — выкрикнул Ратсхельм. — Ведь нет ни малейшего факта, который говорил бы о том, что эта смерть не является результатом обычного несчастного случая.
— К сожалению, господин капитан, — ответил фенрих приглушенным голосом, — при определенных условиях подобный факт может быть сконструирован.
— Но не против же вас, мой дорогой Хохбауэр!
Фенрих ответил таким тоном, в котором, казалось, звучало искреннее сожаление:
— Между лейтенантом Барковом и мною были, к сожалению, довольно-таки натянутые отношения уже с самого начала, этого я отрицать не могу. И господин обер-лейтенант Крафт установит это рано или поздно — если уже не знает об этом.
— Мой дорогой Хохбауэр, напряженность, как известно, может привести к улучшению результатов и даже достижению наилучших показателей. Только противоречия приводят к появлению больших гармоний. — Капитан Ратсхельм вслушивался в свои собственные слова не без приподнятого чувства и удовлетворения тем, что в состоянии дать такой отличный ход мыслям.
— Однако имеются противоречия, господин капитан, которые являются непреодолимыми — наподобие тех, из-за которых мы взялись вести эту войну. Не правда ли, господин капитан, для немца не должно быть никаких противоречий с Германией?
— Конечно же нет! — воскликнул Ратсхельм убежденно. — Тот, кто не за Германию, не может быть немцем!
— А наш фюрер — это Германия, не так ли?
Капитан
На этом месте Ратсхельм споткнулся. Здесь полет его фантазии остановился: он сам дал ей такую команду. Вид Хохбауэра облегчил ему принятие этого решения: такой был способен лишь на благородные поступки! По-другому и быть не могло.
— Я не мог этому поверить, — сказал фенрих с трогательным, почти беспомощным выражением — поистине Эгмонт, полный печали о несовершенстве мироздания, — но лейтенант Барков осмеливался говорить о нашем фюрере с неуважением, не говоря уже о почитании или любви. И хуже того: он высказывал сомнения в способностях нашего фюрера, критиковал его и, в конце концов, даже стал поносить его.
— Это ужасно, — сказал Ратсхельм. И попытался представить себе Хохбауэра в этой страшной обстановке: благородный юноша, наполненный чисто шиллеровскими идеалами — «Соединись с отечеством, самым дорогим, что есть на свете!» — воодушевленный огненным дыханием Кернера — «Ты, мой меч с левого бока, что означает твое ясное мерцание?» — закаленный бодрым мировоззрением Фихте, Арндта, Штейна — «Не стоит никакого уважения нация, которая не отдает с радостью всего во имя своей чести!» — это дух, которым была наполнена немецкая молодежь. С ним она спешила под знамена и устремлялась к высоким и высочайшим поступкам и делам; юноши хотели стать офицерами фюрера и принять деятельное участие в решении проблем, выдвигаемых благородным величием времени, решающим часом истории, возвышенным моментом, в который решалась судьба всего мира. И при этом они натолкнулись на какого-то лейтенанта Баркова.
— Да, это действительно ужасно, — повторил Ратсхельм. Ему было необходимо время, чтобы немного успокоиться. Затем он спросил: — Но почему, мой дорогой Хохбауэр, вы не пришли с этим ко мне раньше?
И Хохбауэр, который теперь понял совершенно отчетливо, куда ему нужно клонить, сделал с ходу второе прямое попадание. Он объяснил, склоняя свою белокурую голову:
— Мне было стыдно за все это.
Это заявление наполнило душу капитана Ратсхельма восторгом. Его сердце немецкого солдата забилось сильнее и чаще, его грудь, полная возвышенного чувства товарищества, вздымалась, и скупая слеза показалась на его добрых голубых глазах.
Капитан встал, торжественно подошел к Хохбауэру, положил ему — родственной душе, брату по духу, соратнику по борьбе за истинную Германию — с любовью руку на юношеские плечи и сказал с мужской простотой:
— Мой дорогой юный друг, я стыжусь всего этого вместе с вами. И не только это — вы можете быть вполне уверены, что я понимаю вас и ценю ваше поведение, а также разделяю ваши чувства. И не бойтесь: пока я у вас, вы можете всецело рассчитывать на меня. В этом вопросе, если возникнет необходимость, мы будем бороться вместе, плечом к плечу, — до окончательной победы!