Фабрика счастливых граждан. Как индустрия счастья контролирует нашу жизнь

Иллуз Ева

Однако, несмотря на то что Селигман и многие другие позитивные психологи отстаивают большие научные и практические успехи, достигнутые проектом, инициатива КПС подверглась значительной критике⁷⁶. Одно из первых и самых резких критических замечаний прозвучало от Коалиции за этическую психологию, которая подняла ряд нравственных проблем, касающихся принудительного привлечения солдат к участию в программе; возможности того, что программа отвлекает их внимание от других серьезных, неблагоприятных последствий, вызванных боевыми действиями; моральных сомнений в отношении усилий по формированию несломимых солдат; и опасений по поводу того, что тренинг духовности неуместно пропагандирует христианство⁷⁷. Комиссия также выразила озабоченность научной обоснованностью и эффективностью КПС, подчеркнув, что «оценочное исследование КПС представляется проблемным, а недавние заявления, что программа «показала результаты», являются грубым искажением данных»⁷⁸. Аналогичные этические, методологические

и технические вопросы поднимались многими другими учеными⁷⁹, включая проблемы проектирования, отсутствие пилотного тестирования и контрольных групп, использование не подтвержденного эмпирическими данными тренинга жизнестойкости для солдат и значительные изменения и доработки модулей из-за их недостаточной эффективности.

В целом из основных компонентов КПС мастер-классы по жизнестойкости оказали лишь весьма незначительное влияние (по словам самих солдат) на жизнестойкость, а в некоторых случаях не обеспечили никакого обучения вообще, в то время как модули комплексной жизнестойкости показали еще худшие результаты. […] Сочетание искаженных данных, незначительного эффекта и воздействия многочисленных влияющих на результаты факторов, перечисленных выше, мешают утверждать, что солдаты становятся гораздо более жизнестойкими, даже если судить по их собственным отчетам⁸⁰.

Более того, помимо научных, технических проблем, ставящих под сомнение их обоснованность и эффективность, социальные и моральные последствия, вытекающие из дискурса и применения жизнестойкости в армии и организациях, поднимают важные вопросы. Заслуживают ли большего уважения жизнестойкие солдаты, быстро и легко восстанавливающиеся после зверств, которые они были вынуждены совершать, чем те, кто страдает от ужасных последствий? Вызывают ли большее восхищение жизнестойкие сотрудники, невосприимчивые к жестокости, эксплуатации и стратегиям принуждения со стороны организации, чем жертвы этих самых организаций? Это вызывает много сомнений как с теоретической, так и с моральной точки зрения. Кроме того, жизнестойкость поднимает важные вопросы о понимании и отношении к страданиям со стороны общества. Как быть с теми, кто страдает из-за неумения быть жизнестойким или сохранять позитивный настрой перед лицом неблагоприятных обстоятельств? А как насчет тех, кто борется с мыслью, что не может чувствовать себя счастливым или достаточно удовлетворенным условиями жизни? Не способствует ли этот позитивный дискурс жизнестойкости конформизму и оправданию неявных иерархий и идеологий? Не лишает ли настойчивое требование сохранять позитивный настрой при любых обстоятельствах легитимности негативные чувства и не превращает ли страдания в нечто бесполезное и даже предосудительное? Мы считаем, что лишает и превращает.

Бесполезные страдания

Кунигунда, аристократическая героиня романа Вольтера «Кандид», Поллианна Уиттиер, юная сирота из классического одноименного произведения детской литературы Элинор Портер, и Гвидо Орефиче, главный герой фильма Роберто Бениньи «Жизнь прекрасна», – у них есть нечто общее. Несмотря на жестокие несчастья и трагедии, через которые им приходится пройти, они убеждены, что все, что ни делается в этой долине слез, к лучшему. Жизнь наносит им тяжелые удары, но она все-таки прекрасна. Мир может лишить их чести, семьи или свободы, но это никогда не помешает им «играть в радость» – поиск положительных сторон в любой ситуации, какой бы беспросветной она ни была. Мрачная сторона историй этих вдохновляющих, любящих героев заключается в том, что счастье представляется как такой же личный выбор, как и страдание, поэтому те, кто не «играет в радость», подозреваются в желании несчастья и, следовательно, в ответственности за него.

Представленное в менее художественной форме, это послание лежит в основе научного дискурса о счастье в целом и в частности таких концепций, как жизнестойкость. Представленные выше литературные произведения, многочисленные биографии счастья, доступные на рынке книг по самопомощи, и научная концепция жизнестойкости – все они несут в себе два основных моральных посыла: страдания бесполезны, если из них не извлекается положительный урок, и затянувшиеся страдания – это выбор, поскольку у человека всегда есть возможность найти выход из неудач, как бы неизбежны ни были некоторые из них. Ученые в области счастья передают и часто повторяют мысль, что позитивный взгляд на вещи доступен каждому, независимо от конкретных обстоятельств. Если люди, испытывающие стресс, депрессию, маргиналы, эксплуатируемые, бедные, банкроты, наркоманы, скорбящие, больные, одинокие, безработные, ностальгирующие, неудачники и т. д. не ведут более счастливую и полноценную жизнь, то только потому, что они недостаточно старались, не наладили настроение и не переключились на позитив, не сделали лимонад из лимонов, которые подкидывает им жизнь. Рассмотрим следующий пример. В ответ на вопрос, может ли фокус на положительных эмоциях быть роскошью, которую способны позволить себе лишь очень немногие, учитывая ужасные и сложные условия их жизни, Барбара Фредриксон ответила:

Я считаю, что положительные эмоции доступны каждому. С помощью исследований по всему миру изучалось благополучие и удовлетворенность жизнью людей в трущобах и секс-работниц. Полученные данные говорят, что положительные эмоции менее привязаны к материальным ресурсам, чем мы это себе представляем; на самом деле все дело в отношении и подходе

к обстоятельствам. Внешнему наблюдателю тяжелая жизнь зачастую представляется хуже, чем она есть в действительности. Если нам попадается человек, который живет на улице, то кажется, что каждая минута его существования ужасна. Нам кажется, что наличие определенных болезней или физических ограничений должно быть ужасным в любом случае. Но если вы изучите людей, страдающих этими заболеваниями или живущих на улице, то обнаружите, что они по-прежнему чувствуют себя хорошо, когда рядом друзья или семьи, и испытывают радость, когда встречают что-то новое, и так далее⁸¹.

Конечно, переосмысление негативного в позитивное или демонстрация позитивной самооценки, которая помогает противостоять неизбежным жизненным неудачам, может быть столь же полезным и рекомендуемым в некоторых ситуациях, поскольку это является рассудительным поведением (см. обсуждение позитивных психологических советов и торжества здравого смысла в четвертой главе). Но проблема не в этом. Проблема возникает тогда, когда позитивность превращается в деспотическую установку, возлагающую на человека ответственность за большинство его несчастий и фактическое бессилие, независимо от того, насколько это может быть близоруко, необоснованно или несправедливо. И становится еще более проблематичным, когда наука о счастье утверждает, что эта деспотичная позитивная установка основана на эмпирических, объективных данных. В мире, где каждый несет ответственность за собственные страдания, нет места для жалости или сострадания⁸². В мире, где каждому приписываются от природы механизмы, необходимые для превращения трудностей в преимущества, также мало места для жалоб.

Подвергать сомнению существующее положение, рассматривать привычное под другим углом и исследовать процессы, значения и практики, которые формируют нашу идентичность и повседневное поведение, – это основные задачи социального критического мышления⁸³. Представлять альтернативные и более свободные способы жизни, организовывать стремления, подстраивать ожидания, обеспечивать справедливость и удовлетворение – тоже часть этого процесса, поскольку в той или иной степени утопическое мышление не только неизбежно, но и необходимо для критического и конструктивного социального анализа. Неудивительно, однако, что идеология счастья лишает нас всего этого. Эта идеология преподносит себя как знамя реальности, однако она ни в коей мере не менее утопична, чем любая другая попытка усовершенствовать человеческую природу и общество, сколько бы сторонники счастья, ученые и специалисты ни заверяли в обратном. Те, кто находится у власти всегда будут утверждать, что правда на их стороне⁸⁴, не потому, что их утверждения точны, а главным образом потому, что у них есть власть, чтобы эти утверждения казались правдивыми. Позитивные психологи, такие как Фредриксон, могут позволить себе открыто заявлять, что положительные эмоции и хорошая жизнь доступны всем, независимо от обстоятельств, включая бездомных и секс-работниц, потому что у этих ученых есть не только власть делать такие необоснованные и консервативные заявления, но и власть навязывать их.

Ни для кого не секрет, что ученые, изучающие счастье, часто враждебно настроены по отношению к критическому социальному мышлению, называя его негативным, вводящим в заблуждение и даже нечестным. Эти ученые считают, что нам следует избавиться от такого рода негативизма, потому что он лишь подпитывает бессмысленные и бесплодные требования социальных и политических изменений. Например, Рут Винховен заявил, что негатив только подпитывает бессмысленные, бесплодные и завышенные требования социальных и политических изменений⁸⁵, потому что якобы уже существует достаточно научных доказательств того, что уровень жизни в целом и во всем мире повышается⁸⁶. Такие негативные заявления, по его словам, являются лишь частью «давней традиции социальной критики и апокалиптических пророчеств»⁸⁷, подпитываемой социальными теоретиками и журналистами, которые, «следуя работам Маркса, Фрейда, Дюркгейма, Рисмана, Ритцера или Патнэма […] зарабатывают себе на жизнь, занимаясь социальными проблемами, и по этой причине склонны придавать особое значение злу»⁸⁸. Эти интеллектуалы, по его мнению, распространяют «негативное видение» современного общества, которое мешает нам осознать реальные улучшения. Селигман уже развивал эту идею в похожих терминах, утверждая, что «эти социальные науки копаются в нижнем белье, узнавая много нового о структурах, которые делают жизнь трудной и даже невыносимой», но ничего не говорят нам о том, «как минимизировать эти изьяны»⁸⁹.

Подобные заявления не только разочаровывают с научной точки зрения, поскольку они наивны в историческом плане и дезинформирующие в интеллектуальном; они также политически опасны, поскольку побуждают нас принять панглоссианскую и слишком упрощенную точку зрения, что мы уже живем в лучшем из всех возможных миров. Как сказал Томас, один из главных героев романа Томаса Манна «Будденброки», суть не в том, чтобы просто принять, что мы живем в лучшем из всех возможных миров, – что поддается доказательству, суть скорее в том, чтобы задаться вопросом: живем ли мы в лучшем из всех миров, которые можно себе представить. Это как раз то, о чем критическое социальное мышление призывает нас задуматься. Тем не менее тирания позитивного мышления заставляет нас принимать первое, не позволяя даже представить второе.