Фаина Раневская. Как сказано!
Шрифт:
В архиве Раневской осталась такая запись:
«Пристают, просят писать, писать о себе. Отказываю. Писать о себе плохо — не хочется. Хорошо — неприлично. Значит, надо молчать. К тому же я опять стала делать ошибки, а это постыдно. Это как клоп на манишке. Я знаю самое главное, я знаю, что надо отдавать, а не хватать. Так доживаю с этой отдачей. Воспоминания — это богатство старости».
Душа —
Если бы я, уступая просьбам, стала писать о себе, это была бы жалобная книга — «Судьба — ш***а»
Талант — это неуверенность в себе и мучительное недовольство собой и своими недостатками, чего я никогда не встречала у посредственности.
< image l:href="#"/>Боже мой, несчастная страна, где человек не может распорядиться своей ж***й.
Деньги съедены, а позор остался.
Вы знаете, милочка, что такое г***о? Так оно по сравнению с моей жизнью — повидло.
Паспорт человека — это его несчастье, ибо человеку всегда должно быть восемнадцать, а паспорт лишь напоминает, что ты можешь жить, как восемнадцатилетняя.
Соседка, вдова моссоветовского начальника, меняла румынскую мебель на югославскую, югославскую на финскую, нервничала. руководила грузчиками… И умерла в 50 лет на мебельном гарнитуре. Девчонка!
В больнице, увидев, что Раневская читает Цицерона, врач заметил:
— Не часто встретишь женщину, читающую Цицерона.
— Да и мужчину, читающего Цицерона, встретишь не часто, — парировала Фаина Георгиевна.
— Кем была ваша мать до замужества? — спросил у Раневской настырный интервьюер.
— У меня не было матери до её замужества, — пресекла Фаина Георгиевна дальнейшие вопросы.
Раневская
Георгиевна встала из-за стола совершенно голодной. Хозяйка любезно сказала ей:
— Прошу вас еще как-нибудь прийти ко мне отобедать.
— С удовольствием, — ответила Раневская, — хоть сейчас!
Как-то раз Раневскую остановил в Доме актера один поэт, занимающий руководящий пост в Союзе писателей.
— Здравствуйте, Фаина Георгиевна! Как ваши дела?
— Очень хорошо, что вы спросили. Хоть кому-то интересно, как я живу! Давайте отойдем в сторонку, и я вам с удовольствием обо всем расскажу.
— Нет-нет, извините, но я очень спешу. Мне, знаете ли, надо еще на заседание…
— Но вам же интересно, как я живу!
Что же вы сразу убегаете, вы послушайте. Тем более что я вас не задержу надолго, минут сорок, не больше. Руководящий поэт начал спасаться бегством.
— Зачем же тогда спрашивать, как я живу?! — крикнула ему вслед Раневская.
Артист «Моссовета» Николай Афонин жил рядом с Раневской. У него был «горбатый» «Запорожец», и иногда Афонин подвозил Фаину Георгиевну из театра домой. Как-то в его «Запорожец» втиснулись сзади три человека, а впереди, рядом с Афониным, села Раневская. Подъезжая к своему дому, она спросила:
— К-Колечка, сколько стоит ваш автомобиль?
Афонин сказал:
— Две тысячи двести рублей, Фаина Георгиевна.
— Какое б*****во со стороны правительства, — мрачно заключила Раневская, выбираясь из «горбатого» аппарата.
Страшно грустная моя жизнь… а вы хотите, чтобы я воткнула в ж**у куст сирени и делала перед вами стриптиз!
Пионэры, идите в ж**у.
— Я не пью, я больше не курю и я никогда не изменяла мужу — потому что у меня его никогда не было.
— Так что же, значит, у вас совсем нет никаких недостатков?
— В общем, нет. Правда, у меня большая жопа и я иногда немножко привираю…
<