Факап

Харитонов Михаил Юрьевич

— Это всё мелочи, — отмахнулся Горбовский. — Другое важно. Вот... — он щёлкнул пальцами, звук получился неожиданно громкий и неприятный. — Задачка на понимание. Допустим, расследование действительно было проведено. Допустим, результаты именно такие. Допустим, руководитель группы был именно тем человеком, который мог получить именно такие результаты...

— Засол для общественности? Отличник? — предположил Григорянц. — Ну может быть.

— Гм... Вы не могли бы объяснить, что имеется в виду? — осторожно спросил архивариус.

— Для вас —

всегда пожалуйста, Валентин Петрович, — живо откликнулся Горбовский. — Видите ли какое дело. Одна из возможных задач так называемых глубинных расследований — это не открытие истины, а создание правдоподобной версии неких событий. Нужной на тот случай, если общественность может чем-нибудь заинтересоваться. Истина ей не нужна. Точнее, нужна, но только в том случае, если она её устраивает. Общественность сочувствует людям, с которыми может отождествить себя. Любит пугаться, но не сильно. Любит чувствовать себя умнее начальства. Ну и так далее... Так вот, для изготовления версий для общественности лучше всего использовать саму же общественность. Взять подходящего человека и дать ему все возможности копать. Скорее всего, он ровно то и накопает, что общественность охотно съест. А если накопает не того — тоже не проблема. Память ему сотрут в любом случае.

— Подходящего человека? — переспросил архивариус.

— Отличника. Знаете, есть такой тип людей. Они отлично решают задачки. Любые задачки. И никогда не сомневаются в условиях задачки. Им в голову не приходит, что условие может быть неправильным. Таких любят Учителя, руководители и спецслужбы. Они могут быть посвящены в разные тайные дела. Но ничего лишнего не подумают. Борис Левин из мемуара — отличник. И расследование своё провёл на отлично. То есть не обратил внимания на совершенно очевидные вещи и всё запутал ровно так, как нужно.

— А что не правильно? — заинтересовался Григорянц. — Я читал же. Там вроде всё складывается.

— Восстановим последовательность событий и их интерпретаций, — продолжил Горбовский. — Откуда и когда мы узнали что-то об Антоне Малышеве, он же Румата Эсторский? Арам Самвелович?

— Ну, во-первых, книга, — сказал Григорянц. — "Трудно быть богом". С неё всё началось. Потом... потом, наверное, публикации про Аврору. Туда же люди летали... Потом Сноубридж с ним работал и смотрел голову ему. А потом Левин, у которого все материалы.

— Итак, всё началось с книги, — Горбовский сложил пальцы на груди. — Содержанию которой мы, конечно же, не доверяем. Но в одну деталь мы все поверили безоговорочно. Что эту книгу писал Малышев. А почему, собственно?

— Ну... как же, — Григорянц в задумчивости потрогал себя за нос. — А кто же тогда? Нет, ну кто?

— Неправильный вопрос, — Леонид Андреевич чуть-чуть повысил голос, но все затихли. — Я спросил: какие у нас есть основания считать, что книга написана и размещена Малышевым?

— Так он же про себя писал, — не понял Арам Самвелович. — Там такие детали...

— Большую часть этих деталей мы и знаем только

из книги, — заметил Горбовский.

— Но там же мысли... чувства... — растерянно сказал Славин.

Горбовский поморщился — будто раскусил перец или услышал редкую глупость.

— Вот вы, Евгений Маркович, писатель, — начал он.

— Бывший, — поправил его Славин. — Я очень давно ничего не пишу.

— Неважно. Вы пишете книгу. В которой есть герой. Вы будете писать про мысли и чувства?

— Но это же литература! — не понял Славин. — Нельзя же сочинять про живого человека! — тут он поперхнулся.

— Конечно, нельзя! — легко согласился Горбовский. — Ну разумеется, нельзя! Это было бы аморально. Ну то есть неэтично. Поскольку противоречит идеалам деятельного гуманизма. Но я живу довольно долго, и замечал, что бывают такие личности... да-да, и в наше светлое время... которые принимают идеалы деятельного гуманизма не целиком. Вернее, целиком, но не полностью. А вернее даже так: целиком и полностью, но не окончательно...

— Нет, ну это действительно что-то не то, — вступил Комов. — Там очень многое подтверждается документами. Например, отчётами Бунге.

— Горячо, — сказал Горбовский. — Книгу мог написать сам Антон. А мог — кто-то другой. Находящийся рядом с ним. Знающий о нём очень многое. Может, он и отчёты писал? Очень подробные?

— Павел Бунге? Но зачем ему это? — Славин посмотрел на Леонида Андреевича с недоумением.

— Очевидно, чтобы исполнить порученное Званцевым, — ответил Горбовский. — Ну и личное. С чего начнём?

— А какое личное? — встрял Григорян.

— Да понятно же, — Горбовский поморщился. — Шерше ля фам.

— Антон был не совсем нормальным мужчиной, — напомнил Сикорски.

— Ещё раз: откуда мы это знаем? — Горбовский посмотрел на него нетерпеливо-поощрительного, как на умного ребёнка, почему-то не справляющегося с простеньким заданием. — Наши предположения основываются на книге 'Трудно быть богом'. Где Антон изображён, с одной стороны, женоненавистником, а с другой — любовником малолетней глупой девочки. Так в книге. Это писал кто-то, кто Антона знал и с этой стороны. И очень не любил. Я бы даже сказал — ненавидел. Причём Малышев об этой ненависти не подозревал. Такое бывает в одном случае. Когда один ценит нечто сильно выше, чем другой, но оно достаётся другому. Точнее, она.

— И кого же они не поделили? Арканарскую красотку какую-то? Такие чувства? — махнул рукой Григорянц.

— Почему же арканарскую? В мемуаре Вандерхузе сказано, что они были старыми друзьями. Потому что учились два года вместе на истфаке, а потом в Институте. На истфаке он сошёлся с профессорской дочкой. Погулял с ней какое-то время, потом они расстались. Скорее всего, Антон её бросил. А у Бунге были на неё свои виды. Хотя, скорее, виды были не только на дочку, но и на её семью. Бунге очень хотел сделать научную карьеру. А тут какой-то Антон, у которого всех достоинств, что лицо и фигура...