Факт или вымысел? Антология: эссе, дневники, письма, воспоминания, афоризмы английских писателей
Шрифт:
В заключение должен сообщить Вам, что даже самые почтенные владельцы парижских магазинов не считают для себя зазорным обирать покупателя самым бессовестным образом. Вот вам всего один пример. Один из самых надежных marchands [119] в этом городе запросил за люстрин шесть франков, заявив en conscience [120] , прижимая руку к груди, что сам он отдал за него пять франков: не прошло, однако, и трех минут, как тот же самый люстрин он уступил за четыре с половиной франка, а когда покупатель уличил его во лжи, преспокойно пожал плечами и сказал: Il faut marchander [121] . Несколько человек, которым я склонен доверять, говорят, что с подобной изворотливостью сталкиваешься во Франции повсюду.
119
Торговцев (фр.).
120
Чистосердечно (фр.).
121
Нужно уметь торговаться (фр.).
Следующее письмо Вы, скорее всего, получите от меня из Нима или из Монпелье.
Всегда Ваш, и пр.
Письмо седьмое
Миссис М. {240}
Париж, 12 октября 1763
Сударыня,
буду рад, если мои наблюдения о французском национальном характере удовлетворят Ваше любопытство. Что касается француженок, то судить о них я могу лишь по их внешнему виду; впрочем, он таков, что возникает ощущение, будто женщина разумная и с хорошим вкусом настолько сжилась с абсурдом того, что зовется модой, что отбросила разум и скрыла свою истинную сущность ради того, чтобы сделаться смехотворной и внушать страх.
Вы сами прекрасно осведомлены обо всех недостатках сегодняшней моды и часто при мне над ней издевались; я же остановлюсь лишь на одной ее особенности, которая, как мне представляется, довела человеческую претенциозность до последнего предела безумия и сумасбродства, а именно на том, как современные дамы ухаживают за своими лицами. Когда в Англии побывали индейские вожди {241} , мы смеялись над тем, сколь нелепы их разукрашенные щеки и веки. Смеяться, однако, надо было не над ними. Насмешники не учли, что индейцы красят лица не за тем, чтобы понравиться окружающим, а для того, чтобы вызвать ужас у своих врагов. Думаю, что Ваш пол прибегает к румянам и киновари с самой разной целью: улучшить цвет лица, вызвать к себе расположение, скрыть природные изъяны, а также разрушительное действие времени. Я не стану сейчас касаться того, порядочно ли таким образом вводить человечество в заблуждение: если это и не порядочный, то, во всяком случае, искусный, хорошо продуманный способ понравиться окружающим. Но пользоваться краской так, как того требует французская мода от всех знатных дам, которые и в самом деле не выходят из дому без сего отличительного признака, — значит, на мой взгляд, предстать в глазах всякого, еще сохранившего представление о приличиях, во всем своем гнусном и презренном убожестве. Что до белил, коими француженки в несколько слоев покрывают шеи и плечи, то это еще в определенной мере простительно, ибо кожа у них обычно смуглая или землистого цвета, — но вот румяна, коими они безыскусно малюют лица от подбородка до самых глаз, не только лишают их всякой индивидуальности, но вызывают у окружающих ужас и живейшее отвращение. Вы ведь знаете, сударыня, что без этой чудовищной маски ни одна замужняя дама не будет принята при дворе или в любом благородном собрании. На густо нарумяненные лица третье сословие права не имеет — такой привилегией пользуются единственно дамы светские. Подобно тому, как их лица спрятаны под искусственным румянцем, их головы покрыты огромной копной искусственных волос, завитых на лбу, в точности как у негров Гвинеи. Естественный цвет никакого значения не имеет, ибо от пудры все головы становятся одного цвета, и ни одна женщина Франции не появится в свете, будь то раннее утро или глубокая ночь, не напудрив предварительно голову. Первыми в Европе стали пользоваться пудрой поляки, дабы скрыть коросту на голове {242} , однако нынешняя мода пудрить волосы и делать высокие прически, по всей видимости, заимствована у готтентотов, которые обмазывают свои курчавые головы бараньим жиром, а затем посыпают ее порошком под названием «бушу» {243} . Сходным образом, кудри светских дам сначала завиваются, отчего напоминают курчавые волосы африканских негров, а затем покрываются чудовищной смесью из свиного жира, сала и белой пудры. <…> Сия безобразная, размалеванная маска уничтожает всякую красоту, зато неказистости и уродству всячески благоприятствует. Мужской взгляд постепенно с ней свыкается, привыкает к ее непотребному виду, который лишает его возможности отличить одну женщину от другой и, сведя все лица к одному, дает каждой женщине равные шансы заполучить поклонника, чем в каком-то смысле вызывает в памяти обычай древних спартанцев, коих обязывали выбирать себе спутницу жизни в темноте. Судить же о том, что у француженок не на голове, а в голове, я не берусь, ибо имел случай беседовать лишь с несколькими из них. Однако из того, что доводилось мне слышать об их образовании и веселом нраве, ждать от них ума, чувства и рассудительности не приходится. Родители не только разрешают им с детских лет говорить все, что вздумается, но и всячески их в этом поощряют, вследствие чего с возрастом они приобретают бойкость языка и выучивают набор фраз, который содержит в себе все то, что называется «светской болтовней». Одновременно с этим они начисто теряют всякое чувство стыда, верней сказать, стараются не испытывать сие обременительное чувство, которое ни в коей мере не является врожденным. Тех девиц, у кого нет гувернанток, отправляют на несколько лет в монастырскую школу, где им внушают предрассудки, с которыми они живут всю оставшуюся жизнь. Вместе с тем я никогда не слышал, чтобы у них была малейшая возможность развивать свой ум, полагаться на силу разума, развивать в себе вкус к сочинительству или же к любому другому осмысленному или полезному делу. После того, как они превзошли науку болтать без умолку, без устали танцевать и играть в карты, считается, что они вправе появляться в grand monde [122] и исполнять все обязанности, сопряженные с положением знатной дамы. Коли разговор зашел о картах, то следует заметить, что научаются они играть не только для удовольствия, но и на интерес; и то сказать, вы вряд ли встретите уроженца Франции, неважно, мужчину или женщину, кто бы не был истинным игроком, превзошедшим все тонкости и уловки карточного искусства. То же и в Италии. Одна знатная дама из Пьемонта, мать четырех сыновей, во всеуслышание заявила, что самый старший будет представлять семью в свете, второй пойдет служить, третий станет священником, а самого младшего, четвертого, она воспитает азартным игроком. Сии авантюристы нередко посвящают себя развлечению путешественников из нашей страны, ибо считается, что у англичан полно денег, что они опрометчивы, беспечны и совершенно не смыслят в картах. Особенно опасен такой проходимец, когда он охотится на вас не один, а на пару с женщиной. Я знавал одного французского графа с женой, которым удавалось обчистить даже наиболее благоразумных и осмотрительных из наших соотечественников. Он был вкрадчив, услужлив, даже угодлив и предупредителен; она — молода, хороша собой, бессовестна и коварна. Если оказывалось, что англичанина, которому предстояло стать жертвой бесчестной игры, не удавалось застать врасплох мужу, с ним принималась кокетничать жена. Чего она только не делала: и пела, и плясала, и смотрела на него влюбленными глазами, и вздыхала, и делала ему комплименты, и жаловалась. Если же к ее чарам он тем не менее оставался равнодушен, она льстила его тщеславию, превознося богатство и расточительность англичан: окажись он глух и к этому славословию, она пыталась, используя свой последний козырь, всячески его разжалобить. Со слезами на глазах говорила ему о жестокости и равнодушии ее сановных родственников, сообщала по секрету, что муж ее — младший сын из небогатой дворянской семьи, что достаток их более чем скромен и не соответствует ни положению ее супруга, ни широте его натуры, что на него подали в суд, и тяжба их совершенно разорила, что, наконец, оба они непременно погибнут, если не найдут благородного друга, который ссудит их суммой, достаточной для завершения процесса {244} . Те же французы, кто не преследует столь постыдные цеди, становятся азартными просто по привычке и, не имея иного, более осмысленного времяпрепровождения, не зная, чем себя занять, они проводят большую часть жизни в этом, худшем из грехов. Из этого правила, я знаю, есть и немало исключений: Франция дала миру Ментенон, Севинье, Скюдери, Дасье и Шатле {245} , однако выводить характер французских женщин, руководствуясь этими примерами, — все равно, что назвать конопляник цветником на том лишь основании, что среди конопли растут несколько лилий или лютиков, случайно здесь посаженных.
122
В свете, в великосветском обществе (фр.).
Женщину принято считать слабым полом; однако в этой стране мужчины, на мой взгляд, более мелочны и ничтожны, чем женщины, от них всегда приходится ждать неприятностей. Из всех прохвостов на земле французский petit ma^itre — самый беззастенчивый, да они все petits ma^itres, от маркиза, разодетого в шелка и кружева, до garcon barbier [123] ! Измазанный едой с ног до головы, он с важным видом расхаживает по улице, высоко задрав голову в парике с длинной косицей и держа шляпу под мышкой. Я уже замечал, что тщеславие — великая и всеобщая движущая сила во всех сословиях этого народа, и коль скоро французы не дают себе труда ни скрывать своего тщеславия, ни управлять им, оно побуждает их совершать поступки самые вздорные, даже непотребные. <…>
123
Щеголь… щеголи… подмастерье цирюльника (фр.).
Французам, не стану этого отрицать, никак не откажешь в природных способностях, однако в то же самое время они отличаются прирожденной ветреностью, которая мешает им в молодости эти способности развить. Ветреность усугубляется негодным образованием, а также тем примером, который француз берет с легкомысленных людей, живущих фривольной, пустой жизнью. Какой-нибудь иезуит или любой другой монах учит француза читать на его родном языке и молиться на языке, который он не понимает. Учителя танцев и фехтования, сих благородных наук, учат его танцевать и фехтовать. Под присмотром своего парикмахера и valet de chambre [124] он в совершенстве овладевает искусством причесываться и наряжаться. Если в придачу француз еще научается играть на флейте или на скрипке, то он и вовсе неотразим. Однако более всего гордится наш француз тем, что он, как никто другой, умеет вести беседу с прекрасным полом. В процессе этого общения, к коему он привык
124
Камердинера (фр.).
Если бы меня обязали определить, что такое учтивость, я бы сказал, что это искусство нравиться. Мне представляется, что искусство это непременно подразумевает наличие благопристойности и тонкости чувства. Так вот, эти качества (насколько я мог заметить) у француза напрочь отсутствуют. А потому назвать его учтивым могут лишь те, кто этих качеств точно так же лишен. Его главная цель — украсить свою собственную персону тем, что он называет «красивой одеждой», иными словами — одеться по последней моде. И ничего удивительного, что сердце женщины, не преуспевшей в науках и лишенной даже начатков здравого смысла, трепещет от одного вида сего разодетого вертопраха, когда тот появляется в кругу ее поклонников. Это столь радужное впечатление подкрепляется отпускаемыми им напыщенными комплиментами, каковые ее тщеславие воспринимает совершенно буквально, а также усердными ухаживаниями ее галантного кавалера, который, впрочем, волочится за своей дамой исключительно от нечего делать. Оттого, что француз вращается в женском обществе с юных лет, он не только знаком со всеми привычками и причудами слабого пола, но и научается оказывать женщинам тысячи мелких услуг, коими пренебрегают другие, занятые делами более важными. Безо всяких церемоний входит он в спальню дамы, когда та еще в постели, подает ей все, что она просит, проветривает ее ночную сорочку и помогает ей ее снять. Он присутствует при совершении туалета, помогает выбирать наряды и дает советы относительно того, как наложить на лицо румяна. Если же он наведается к ней, когда она уже одета, и замечает малейший недочет в ее coiffure, то обязательно настоит на том, чтобы исправить оплошность собственными руками; если он увидит хоть один выбившийся из прически волосок, то извлечет расческу, ножницы и помаду и возьмется за дело с ловкостью профессионального friseur [125] . Он сопровождает ее повсюду, куда бы она ни ехала, по делам или развлекаться, и оттого, что посвящает ей все свое время, становится вскоре незаменим. И это еще самая приятная сторона его характера; взглянем теперь на него с другой, неприглядной стороны. Француз вмешивается в ваши дела с самым наглым и назойливым любопытством, а затем, проведав все ваши тайны, судачит о них направо и налево. Если вы нездоровы, он выспросит вас о симптомах вашего заболевания с большим любопытством, чем мог бы позволить себе ваш собственный врач, и часто при этом пользуясь языком самым вульгарным. Затем он предложит вам снадобье собственного изготовленья (ибо все они шарлатаны) и обязательно будет требовать, чтобы вы уделили ему время, не обращая ни малейшего внимания на мнение тех, кого вы сами назначили заботиться о вашем здоровье. Даже если вам очень нездоровится и никого не хочется видеть, он в любое время проникнет к вам в спальню, а если вы ему в посещении откажете, он не на шутку разобидится. Я знал одного такого petit ma^itre: он добился того, чтобы дважды в день наносить визиты одному несчастному джентльмену, находившемуся в бреду, и беседовал с ним на самые различные темы, покуда тот не отправился на тот свет. И подобное участие — не следствие привязанности или уважения, а исключительно тщеславия, чтобы потом можно было похвастаться своим благородством и человеколюбием. А между тем, из всех людей, мне известных, французы, на мой взгляд, менее всего расположены к сочувствию и состраданию себе подобным. Их сердца черствы и невосприимчивы, легкомыслие же таково, что неприятным мыслям и чувствам они не станут предаваться слишком долго. Французы — известные дамские угодники и этим кичатся; вместе с тем, стоит французу завоевать женское сердце, как он, дабы польстить своему тщеславию, выставит напоказ все тайны своей дамы. Если же он потерпел неудачу, то станет подделывать письма и выдумывать истории, порочащие имя ему отказавшей. Казалось бы, подобное коварство должно вызвать к нему ненависть и отвращение всего прекрасного пола, однако происходит обратное. Прошу прощения, сударыня, но женщины более всего на свете любят, когда их знакомых и подруг изобличают или выставляют в дурном свете, и каждая женщина настолько уверена в своих неотразимых чарах и в своей осмотрительности, что полагает, будто в ее силах удержать при себе самого непостоянного и исправить самого коварного ухажера.
125
Прическе… парикмахера (фр.).
Если француз вхож в вашу семью, и к нему отнеслись дружески и с уважением, за вашу дружбу он «воздаст» вам тем, что будет домогаться вашей жены, если она хороша собой; если же нет, — то сестры, или дочери, или племянницы. В случае если ваша жена даст ему отпор, иди же все его попытки совратить вашу сестру, или дочь, или племянницу окончатся ничем, он, вместо того чтобы честно признать свое поражение, станет волочиться за вашей бабушкой, и, бьюсь об заклад, тем или иным образом изыщет возможность разрушить мир в семье, где ему был оказан столь теплый прием. То, чего француз не в силах добиться с помощью комплиментов или прислуживаясь, втираясь в доверие, он попытается осуществить посредством любовных писем, песенок или стишков, которые у него на этот случай всегда имеются про запас. Если же его выведут на чистую воду и упрекнут в неблагодарности, он, как ни в чем не бываю, заявит, что за вашей женой всего лишь волочился и что волокитство во Франции считается неотъемлемым долгом всякого, кто претендует на хорошее воспитание. Мало того, он заявит, что его попытки соблазнить вашу жену и лишить невинности вашу дочь явились неопровержимым доказательством особого расположения, какое он питает к вашей семье.
Когда же француз испытывает к нам, англичанам, чувства по-настоящему дружеские, то это оказывается испытанием еще более тяжелым. Вы ведь знаете, сударыня, обычно мы неразговорчивы, дерзость нам быстро надоедает, и разозлить нас ничего не стоит. Ваша французская подруга будет являться к вам в любое время дня и ночи, она вас заговорит, станет задавать вопросы, касающиеся ваших домашних и личных обстоятельств, попытается влезть во все ваши дела и навязывать вам свои советы с неустанной докучливостью. Будет интересоваться, сколько стоит то, что на вас надето, и, получив ответ, не колеблясь заявит, что вы переплатили, что платье ваше, безусловно, дурно скроено и пошито, что на самом деле стоит оно много дешевле и давно вышло из моды, что у маркизы или графини такой-то есть похожий наряд, но гораздо элегантней и bon ton [126] , да и обошелся он ей ненамного дороже, чем вы заплатили за вещь, которую никто не стал бы носить.
126
В хорошем вкусе, изысканнее (фр.).
Если стол будет уставлен пятьюстами блюд, француз обязательно попробует каждое, а потом посетует на отсутствие аппетита. Об этом мне уже писать приходилось. Один мой знакомый выиграл солидную сумму, заключив пари, что petit ma^itre попробует четырнадцать различных блюд, не считая десерта, а затем отругает повара, заявив, что тот не повар, а жалкий marmiton — поваренок.
Французы обожают свои волосы, и любовь эту они, по всей вероятности, унаследовали от дальних предков. Первые французские короли славились длинными волосами, и народ этой страны, естественно, считает их необходимым украшением. Француз скорее расстанется со своей религией, чем с волосами, от которых он не откажется ни за что на свете. Я знаю одного господина, страдавшего постоянными головными болями и оттоком крови от глаз. Врач посоветовал ему коротко постричься и каждый день принимать холодные ванны. «Как (вскричал больной)?! Отрезать волосы?! Слуга покорный!» Он отказал своему врачу, потерял зрение и чуть было не лишился разума, и теперь его водят по улицам, его волосы лежат в мешке, а на глаза надет шелковый платок. Граф Сакс {246} и другие авторы, пишущие о войне, не раз доказывали всю абсурдность ношения солдатами длинных волос. А между тем нет в этой стране ни одного солдата, который бы не носил длинную косицу, оставляющую след на его белом мундире, и сие вздорное фатовство распространяется даже на низшее сословие, на самых неимущих. У decrotteur [127] , который чистит обувь на углу рядом с Пон-Неф, свисает до пояса точно такая же косичка, и даже крестьянин, что возит на осле навоз, носит волосы en queue [128] , хотя у него может не быть ни рубашки, ни штанов. Свою косичку он считает украшением, чтобы заплести ее, тратит немало времени и сил и, демонстрируя ее миру, тешит тем самым свое самолюбие. Оттого, что у простых людей этой страны грубые черты лица, невысокий рост, оттого, что они постоянно гримасничают, а косички их париков напоминают хвост, у французов имеется некоторое сходство с большими павианами, когда те встают на задние ноги. Очень возможно, именно этим сходством объясняется то, что их выставили на посмешище соседи {247} . <…>
127
Чистильщика сапог (фр.).
128
Завязанными в хвост (фр.).
Французов принято считать неискренними и упрекать в отсутствии великодушия. Но упреки эти, мне кажется, не имеют под собой достаточных оснований. В этой стране высоко ценятся и всячески поощряются знаки дружеского участия и привязанности, каковые, впрочем, не следует понимать буквально. И если с их великодушием встречаешься, прямо скажем, не часто, то нехватку эту следует приписать не столько отсутствию благородных побуждений, сколько тщеславию и хвастовству, которые, поглощая французов целиком, лишают их возможности оказывать благодеяния. Тщеславие и в самом деле настолько укоренилось во всех сословиях, что французов можно считать величайшими эгоистами на свете, и самый жалкий нищий будет рассуждать с тем же самомнением и заносчивостью, что и первое лицо в государстве. Сознание своей бедности пли бесчестья ничуть не помешает французу вступить в разговор, сделать сомнительный комплимент самой обворожительной даме, добиться расположения которой у него нет никаких шансов. Ему совершенно безразлично, есть ли жена у него самого, а у дамы, за которой он приударил, — муж; собирается ли она постричься в монахини или обручена с его лучшим другом и благодетелем. Он ни минуты не сомневается в том, что его ухаживанья будут приняты, и если он встретит отпор, то обвинит в этом ее плохой вкус, однако в своих собственных достоинствах не усомнится ни под каким видом.
Сердце Дракона. Том 12
12. Сердце дракона
Фантастика:
фэнтези
героическая фантастика
боевая фантастика
рейтинг книги
Гимназистка. Клановые игры
1. Ильинск
Любовные романы:
любовно-фантастические романы
рейтинг книги
Предназначение
1. Радогор
Фантастика:
фэнтези
рейтинг книги
