Факт или вымысел? Антология: эссе, дневники, письма, воспоминания, афоризмы английских писателей
Шрифт:
Покладистый, мягкий, наивный, он подвергается нападению со всех сторон; его обводит вокруг пальца мошенничество, одолевает назойливость, стремится разжалобить нужда. Из его сильных сторон окружающие извлекают пользу, из слабых — выгоду.
В характере хорошего человека нет ничего, что бы уводило его от веры — в нем отсутствуют жестокость, бесчувственность, гордыня. Вместе с тем его религиозное чувство целиком состоит из любви и, по правде говоря, не столько удерживает его от совершения дурного поступка, сколько вдохновляет, воодушевляет, когда действия не расходятся с естественными склонностями. Он предан друзьям, испытывает к ним теплые, даже пылкие чувства, однако постоянством не отличается и за собой это знает.
Хорошему
Человек уравновешенный, тот, что не идет на поводу у страстей и низменных желаний, живет по средствам, со всеми любезен и никому не делает вреда; тот, кто, отличаясь редким благородством, довольствуется лишь именем честного человека; тот, у кого милосердие не вступает в противоречие с бережливостью, — такой человек всем нравится и не имеет на свете ни одного врага. Я же ни разу не встречал хорошего человека, у которого бы не было много ничем не спровоцированных, а потому совершенно непримиримых врагов. И то сказать, человека, которого вы против себя настроили, можно успокоить — но какие, скажите, средства понадобятся, чтобы умиротворить того, кто ненавидит вас за ваше желание сделать ему добро?!
Зависть — чувство властное, и испытываем мы его в гораздо большей мере по отношению к достатку, коего добилась добродетель, нежели по отношению к торжествующему пороку. Верно, мошенник может вызывать у нас гнев; но утешает нас хотя бы то, что высокого положения он добился незаслуженно. Когда же успеха добивается хороший человек, зависть наша безутешна: для ярости причин нет, мы сознаем, что его успех заслужен, — и завидуем ему оттого вдвое больше.
Если плохой человек по случайности совершает доброе дело, мы удивлены и начинаем подозревать, что в действительности он не так уж плох… Если же совершает ошибку хороший человек, мы, со свойственным нам лицемерием, склонны поставить его доброту под сомнение.
Нужно кому-то услужить? Кого-то выдвинуть? Проходимец для этого — фигура самая подходящая. Я склоняюсь к мысли, что столь высокого о нем мнения мы придерживаемся по той простой причине, что испытываем перед ним страх. Хорошего же человека бояться нечего — нечего, следовательно, и превозносить. В его пользу не выскажется никто. Кто же в самом деле сочтет нужным отстаивать его интересы, если сам он нисколько о них не печется?
Жизнь хорошего человека — постоянная сатира на человечество, свидетельство нашей зависти, злобы, неблагодарности.
В отличие от негодяя, хороший человек, это богоподобное, добросердечное существо, находится всецело во власти обстоятельств. А потому он вынужден тратить больше, чем может себе позволить, брать в долг больше, чем будет в состоянии вернуть, и обещать больше того, что готов сделать, из-за чего нам он часто представляется не добрым, не справедливым и не великодушным.
Он оказывает помощь тем, кому без него не обойтись. Он несчастлив, когда имеет дело с несчастливыми, и теряет всякое представление об учтивости, ибо чтит не тех, кого чтит свет…
Где же его друзья, когда его подстерегают несчастья? Но ведь друзья у него такие же, как и он сам, — да и много ли их? Не успевает с ним что-то стрястись, как все вокруг принимаются обвинять его в опрометчивости. Люди великодушные, то есть юные и беспечные, жалеют его и сочувствуют ему, — но что понимают в жалости молодые и беспечные? Брошенный всеми, он рискует стать мизантропом. Так скисает и превращается в уксус даже самое хорошее вино. Кончается
Может показаться, что слабость и опрометчивость, приписываемые мною такому человеку, с его безупречным образом не сочетаются. Сочетаются, и даже очень. Мне ни разу не приходилось видеть ни одного хорошего человека, который не был бы в высшей степени опрометчив. Когда про кого-то говорят, что он осмотрителен, каким он нам видится? Не представляется ли он нам человеком, сохраняющим свое лицо, стоящим на страже своих интересов, заботящимся о своей репутации? Что в этом портрете бросается в глаза? В первую очередь забота о себе. Будет ли он с той же осмотрительностью заботиться о другом? В любом случае гораздо меньше, чем о себе. Хороший же человек, напротив, будет думать о том, чтобы сделать добро другому, а вовсе не о том, не обратится ли доброе деяние против него самого.
Если вдуматься, чувство, с которым мы беремся за какое-то важное дело, всегда сильнее разума. А потому осмотрительность или неосмотрительность не есть большее или меньшее проявление разума; наша осмотрительность зависит от того, какое чувство мы при этом испытываем. Если человека охватывает себялюбивое чувство — к примеру, алчность или тщеславие, — оно выйдет за пределы разумного точно так же, как и самое безоглядное человеколюбие. И, тем не менее, люди, охваченные этим чувством, каким бы сильным оно ни было, действуют, как правило, с завидной осмотрительностью.
И еще одно замечание. В действительности, себялюбивое чувство всегда находится под присмотром здравого смысла, который ему благоволит. Когда же совершается добрый поступок, наш разум всегда сдерживает доброту и оказывает сопротивление порыву великодушия, без которого истинно добрый поступок невозможен.
Оливер Голдсмит {251}
Китайские письма
Человек в черном
Хотя в дружелюбии мне не откажешь, схожусь я с людьми плохо. Один из тех, с кем я мечтал бы подружиться, был не раз уже упоминавшийся мною Человек в черном. Я очень высоко его ценю, однако нравом он, надо прямо сказать, отличается весьма необычным, и его по справедливости можно было бы назвать «шутником в стране шутников». Натура широкая — шире некуда, он вместе с тем считается образцом бережливости и рассудительности. Хотя, если верить ему на слово, себялюбием он отличается самым непомерным, сердцем он как никто добр и любвеобилен. Мне не раз приходилось слышать, как он объявлял себя человеконенавистником — взгляд же у него в это самое время светился неподдельным состраданием к роду человеческому. В глазах у него могли стоять слезы от жалости к ближнему, с губ же слетали самые непотребные ругательства. Одни доказывают на деле, что отличаются человеколюбием и отзывчивостью, другие кичатся, что наделены этими качествами от природы, он же — единственный из известных мне людей — словно бы стыдится присущего ему добросердечия. Человек в черном столь же искусно стремится скрыть свои чувства, как лицемер — свое безразличие, однако, стоит ему забыться и маске упасть, и сущность его откроется даже самому поверхностному наблюдателю.